Он спустился вниз и сразу очутился в эпицентре семейного скандала, во всю разгоравшегося за гостиничной стойкой ресэпшена. Пожилой китаец, очень похожий на злого мужа, как раз замахивался на несравненную Юнь-Лунь бамбуковой палкой. Женщина испуганно присела, пытаясь заслониться веером. Оба разом увидели нового постояльца и смущенно замерли в немой сцене. Поднятая для удара бамбуковая палка замерла тоже. Судя по всему старый муж не одобрял кредитование женой контрразведки Сипайлова, но кроме жены поделиться своими сомнениями ни с кем больше не может.
— Извините, — решил вежливо вмешаться Лагода, сперва на всякий случай супругам поклонившись, — я только хотел спросить. А что это у вас за чай такой, неожиданный, в самоваре? Экслюзивная местная заварка?
Китаец в ярости швырнул свою палку в угол и скрылся за дверью. Юнь-Лунь кокетливо поправила прическу и подарила постояльцу фирменную улыбку.
— Мой американский господин, это не заварка и не чай! — почти без акцента защебетала китаянка. — До вас в вашем номере жил важный русский генерал, тоже большой друг господ из контрразведки, так он каждый день заказывал полный самовар нашей водки, очень, очень вкусной, из козьего молока. Арька, по монгольски называется. Мы решили раз вы новый гость русской контрразведки, то вам тоже понравится. Хорошо пьётся, легко…
«Чёрт знает, что такое! — сердито подумал Денис. — Водку — самоварами. Козлиное молоко… Алкоголики несчастные! Хорош русский генерал — прямо ходячий голливудовский стереотип».
Но вслух хозяйку вежливо поблагодарил, наговорил ей любезностей. От комплиментов она расцвела подобно хризантеме в императорском саду. Воспользовавшись удобным случаем, теперь можно попытаться разузнать о главном, о Тамаре.
Он достал айфон, включил. Зашёл в папку фотографий, нашел изображения Тамары. Где он её только не снимал — на пляже, в музее, в лесу, в каких-то развалинах, даже на царском троне. Выбрал крупным планом самый удачный портрет и показал китаянке.
— А эту женщину вам встречать не приходилось? Хотя бы мельком могли видеть…
Юнь-Лунь с детским смехом маленькой шалуньи выхватила айфон и принялась его разглядывать, вертеть в руках.
— Какая у американского господина интересная пудреница! И в ней портрет любимой женщины, ведь так?
Денис терпеливо ждал. Наигравшись, налюбовавшись айфоном, китаянка наконец сказала:
— Лицо этой дамы мне знакомо! Видела её недавно на балу в доме губернатора, но имя не запомнила, очень русское что-то… В вашей Америке, мой господин, такие красивые волшебные пудреницы дарят, наверное, только самым любимым женщинам?
— Бывает, дарят… — согласился Денис и принялся напряжённо размышлять над услышанным.
Зеркала времени, отправили Тамару, как и Дениса, в Ургу. Прижился, видать, у них маршрут. Если, конечно, китаянка не ошиблась — ей все европейцы на одно лицо. Но Тамара, принцесса на горошине. Не успела здесь появиться и сразу, — фу-ты, ну-ты! — к губернатору на бал. Тяжело ей здесь, наверное, приходится. Народ вокруг всё больше стрёмный, с порочными наклонностями. Азия! Ладно, Урга не пурга, город не велик, не мегаполис, сегодня же Томку нужно найти, сыскать.
На прощанье узнав у Юнь-Лунь, где можно купить принятую в этих местах одежду, Денис вышел на улицу.
Выяснилось, что в Урге пристойно одеться можно только на городском базаре. То немногое, что ещё таилось на торговых складах, в лавках и магазинах — после нескольких лет смуты, государственных переворотов и правления полуумных, жадных до чужого генералов — было вконец разграблено, растащено при взятии Урги в незабываемом феврале 1921 конниками барона Унгерна. Азиатская дивизия, так они себя называли в оперативных сводках, в приказах и обращениях к населению. После богами войны разрешённых, отпущенных трёх дней на грабежи и погромы в любом взятом на саблю, на штык, на пику городе — завершилось Великое Перераспределение богатств этого мира, кто был никем, тот стал ничем и взошло наконец-то, воссияло над монгольской степью Солнце высшей справедливости, а в лучах его заблистала, заиграла Золотая, приготовленная всему миру, плётка самого Чингисхана. Шёпотом рассказывали, что теперь держит её в своих руках барон Унгерн, разом открылось ему на нужной странице чингисово Заветное Сказание… А то, что не смог вместить, принять многочисленный обоз Азиатской дивизии и примкнувших к нему отрядов монгольских князей и лихих нойонов, всё это очутилось на ургинском базаре.
Не терпелось заняться поисками Тамары, но сначала нужно приодеться сообразно эпохе, в которую попал. Щегольская кожаная курточка и вельветовые джинсы — одежда на все времена, но следом уже увязалась стайка любопытных, издали приценивались подозрительные, похожие на нищих, оборванцы. Базар был как раз для путешественника по времени, торговые ряды пестрели артефактами разных эпох, здесь было всё — от настоящих костяных монгольских луков со стрелами и до поющих голосом Шаляпина музейных граммофонов. Там, где торговали одеждой, больше всего народу собралось у прилавка за которым одноглазый, с серьгой в ухе, казак предлагал европейское женское бельё. На исцарапанном чьими-то когтями, крепко побитом, но ни в чем не виноватом, грудастом женском манекене красовался новенький пеньюар. Разглядывавшие его молодые широкоскулые монголки стыдливо хихикали, пряча лица за широкими рукавами своих халатов-ховонтэй. Пройдя торговыми рядами дальше, Денис не удержался и примерил перед чудом уцелевшей половинкой зеркала парчовый халат китайского чиновника-мандарина. Халат смотрелся, надел и прямиком в Запретный город, во Дворец Спокойного Долголетия мухой на полусогнутых. Хорошо, в широком ассортименте были представлены разнообразные военные мундиры, шинели, черкески, папахи. Красивая девушка с петербургским усталым лицом и в английском, набекрень, берете продавала напольные часы с боем. Подбирая озорные мелодии, аккомпанировала себе на балалайке. Дальше шли мясные ряды с жирными мослами и торчащими бараньими ногами. За порядком на базаре присматривали вооруженные винтовками буряты в собачьих шапках-малахаях и со знакомой уже, перевёрнутой свастикой на погонах.
Наконец Лагода набрел на то, что искал. Пошли в оборот серебрянные китайские доллары из оставленного Извицким кошеля. Приглянулся новенький, явно ещё не надёванный зеленоватый интендантский френч с накладными карманами, пасхальные брюки московского купеческого фасона пришлись впору. Бойких обозных молодцов, примерно в таком же одеянии, можно было встретить возле штаба Унгерна, примелькались. Из нарядного на выход, поторговавшись, купил ресторанный смокинг с бумажной хризантемой в петлице. Внезапно ожил стоящий рядом на земле патефон и голосом Вертинского начал петь под руку глупости: «Я любовник мамин, а она у мужа, старого, седого — твоего отца, так сказали люди…».[20] Старый казак в папахе с жёлтой лентой в сердцах сплюнул и зло сказал: «Развелось, понаехали из Расеи, понавезли пакости всякой, а кто их сюды звал, спрашивается, антилегентов ентих недорезанных! Видать чека в Москве плохо работает…».
