Книга Женщина с бумажными цветами - Донато Карризи

Ритуал поэтических цветов продолжался еще целых двадцать семь дней. Если бы это была шутка коллег, все кончилось бы, конечно, гораздо раньше. И понемногу Якоб убедился, что тут что-то совсем другое. Впервые за всю жизнь он почувствовал себя особенным.

Временами Якоб спрашивал себя, кто же она, та, что шлет ему эти послания. Он почти сразу решил, что это женщина, и вряд ли кто смог бы его переубедить. Это могло быть дело рук любой пациентки или родственницы кого-нибудь из лежачих больных. Но она должна иметь свободный доступ в комнату интернов. И эта особа не бросалась в глаза, хотя сама имела возможность тайком за ним наблюдать.

Кто-нибудь из монашек?

Поскольку гипотеза была уж больно щекотлива, Якоб отмел ее сразу. Монашки занимались больными только днем и, по распоряжению епископа, к десяти вечера возвращались в монастырь. Но та, что подбрасывала ему в карман цветочные подношения, задерживалась явно дольше.

Ночная сиделка.

Это был единственный возможный ответ.

Каждый вечер ночные сиделки до утра сменяли монахинь.

На двадцать девятый день Якоб повесил халат на место и устроился в кожаном кресле, с твердым намерением провести там ночь и поймать «барышню с бумажными цветами», как он окрестил незнакомку. Однако очень быстро уснул.

Утром его разбудил янтарный солнечный луч, скользнувший по векам. Он открыл глаза и увидел, что на колени ему кто-то положил очередной цветок – орхидею. Он принялся проклинать себя за то, что уснул, и тут увидел ее.

Она стояла в нескольких шагах от него, сложив руки на груди, затянутая в темное облегающее пальто. Узел каштановых волос на затылке еще топорщился белым гребешком сестринской шапочки.

– Бедняга, – сказала она, – недолго же ты продержался, все равно заснул. Но я знаю, зачем ты остался.

– Ты кто? – выдавил из себя Якоб, выбитый из колеи происходящим.

– Вот-вот, я тоже долго себя спрашивала, кто же этот молоденький доктор, которого я всякий раз задеваю, когда прохожу мимо либо утром, либо вечером. Ты этого ни разу не заметил, но мы с тобой сталкиваемся каждый день на ступеньках больницы, как на свидании. Скажу тебе больше: это совпадение запрограммировано.

Якоб побоялся спросить, кто же мог запрограммировать такие совпадения, и, не зная, что сказать, выпалил:

– Ну и к чему все это?

– А я тебя так вынуждала думать обо мне, пока меня вроде бы и не существовало.

Якоб подумал, что она своей цели добилась.

– Мне давно хотелось узнать твое имя, – доверительно сказал он. – Ни твое лицо, ни вообще внешность меня не интересовали. Я всего лишь хотел узнать, есть ли ты на самом деле. Ну как, скажешь мне свое имя?

Она улыбнулась:

– Аня Руман.

Сам факт, что она вот так, взяла и присвоила себе его имя, сразил его наповал. Она словно хотела сказать:

– Вот я, это я – женщина твой жизни.

Неделю спустя барышня с бумажными цветами стала его женой.

А теперь я ее потерял, думал Якоб Руман, вертя в пальцах смятую бумажную орхидею. Он лежал на тюфяке в вонючей траншее и старался представить себе запах этого цветка. В этом и была заслуга Ани: вселить в сердце отстраненного рационалиста предчувствие параллельного мира, абсолютно другого, где пахнут бумажные цветы, и достаточно нескольких строк из стихотворения, чтобы все сбылось. Поначалу он этому не поверил. А она научила его верить. А потом он не смог помешать другому мужчине увести ее. Он оказался способен только пережить это событие. Аня ушла навсегда.

– Она вернулась.

Доктор вздрогнул, не сразу узнав голос сержанта. Тот стоял у него за спиной.

– Эстафета с нарочным вернулась, – уточнил сержант, – и доложила, что итальянцы требуют имя и воинское звание пленного, иначе они пальцем не пошевельнут, чтобы его спасти.

Якоб Руман почувствовал себя виноватым: его друг все еще в опасности. А вдруг это его глупый эгоизм – во что бы то ни стало узнать, чем кончилась история Гузмана – определил такую перемену в судьбе? Нет, сказал он себе. Как и встречу с Аней, встречу с пленным вполне можно было причислить к «запрограммированным совпадениям» его жизни. Теперь у него будет своя линия в этом рисунке.

Доктор подошел к сержанту:

– А почему вы сообщаете об этом именно мне?

Тот был явно смущен, но чувствовал, что отвечать придется.

– Меня прислал майор. Он сказал…

– Могу себе представить, что он сказал, – резко оборвал его Руман. – Передайте майору, что я продолжу допрос. Мы и так уже потеряли слишком много времени.

Он посмотрел на часы: миновало четыре. Ему осталось всего два часа, чтобы убедить пленного повести себя правильно и спасти себе жизнь.