— Ты как-то интересовался нагрудным знаком петровских времен, купленным одним из моих валютчиков. Спрашивал, кто его взял, кто принес продавать.
— Извини дорогой, я не очень помню, наверное, это было не так важно, — задумался на минуту чеченец, вильнув в сторону серыми глазами. — Я задавал тебе столько вопросов, больше по камешкам, французским брегетам с часами Буре и яйцами Фаберже. А что случилось?
— Почти ничего, если не считать, что валютчика, который выкупил тот знак, замочили в собственной машине.
— Ну, дорогой, в вашей среде это не редкость. А знак был у того менялы?
— Он успел от него избавиться. У него находилось восемь тысяч баксов, которые пропали, не считая еще тех ценностей, которые он прятал в машине.
— Значит, этого валютчика выпасли за доллары. Не понимаю, при чем здесь нагрудный знак?
Дверь открылась, молодая девушка с длинными русыми волосами и в коротком платье, ловко накинула на низкий стол чистую скатерть. Ушла, провожаемая внимательными взглядами обоих чеченцев. В комнату через минуту впорхнула вторая стройная девушка с подносом на вытянутых руках. Быстренько расставив тарелки с холодными закусками и пузатую бутылку коньяка, одернула юбченку, завела за плечо прядь светлых волос, опустила глаза в ожидании дальнейших распоряжений.
— Ты свободна, — мягко разрешил чеченец ей уйти. Обернулся снова к бригадиру. — Так ты решил, что я или мои люди причастны к этому убийству? Почему, из-за моего обычного любопытства? Поясни, пожалуйста.
— Я не решал ничего, ты прекрасно знаешь, кто имеет по закону на это право, — Слонок выразительно посмотрел на собеседника. Он осознавал, что с потрохами продает своих хозяев, с ладоней которых кормится. Но, во первых, осведомлять чеченского лидера о некоторых щекотливых делах бригадир начал едва не с первых минут знакомства с ним. Во вторых, утешал себя мыслью, что у горцев не поднимется на ментов рука. — Вот они вплотную заинтересовались убийством валютчика. Поэтому и спрашиваю, хоть что-нибудь тебе об этом известно?
— Хозяин послал? Понимаю, — подмигнул Асланбек. — Мне сказать нечего, в этом деле ни я, ни мои люди не принимали участия. Ты и он в курсе, на чем мы делаем свой бизнес — камешки, наркотики, фальшивые баксы, от которых твои хозяева тоже имеют определенный процент. А нагрудные знаки и восемь каких-то тысяч долларов, которых лично мне хватит по утру сходить в туалет, нас не интересуют. Я могу только за одну операцию с фальшаком открыть новое казино, не уступающее вот этому. Еще я говорил, что подрывать российскую экономику мы не горим желанием. Мы подрываем экономическую мощь Соединенных Штатов Америки, нанося им урон купюрами, выполненными на прекрасной японской технике, достоинством от пятидесяти до ста долларов, которые распознают с трудом даже навороченные компьютеры.
— Выходит, вы к убийству не причастны, — прервал бригадир красноречивого чеченца, подводя итог разговору. На другой результат он и не рассчитывал, надеялся на то, что горец выдаст себя неосторожным словом, действием или мимикой. Асланбек себя скомпрометировал, например, словоохотливостью, тем, что постарался прошлый интерес выдать за невинное любопытство. Остальное пусть раскручивают службы, которым это положено по долгу. — Хорошо, я так и доложу.
— Правильно сделаешь, а еще передай, что на подходе новая партия фальшака. Толкать мы ее будем по старому договору, но никак не по новому, по которому процент отстежки увеличился, — чеченец вдруг жестко воззрился на Слонка, его лицо превратилось в каменное изваяние. — Мы никогда ни ни кого не работали, это Россия работала на нас. Всегда.
Асланбек постарался затушить огонь ненависти, вспыхнувший было у него внутри. Если бы кто-то додумался в этот момент украсить его голову перьями, то он превратился бы в одного из героев романов Фенимора Купера или Майн Рида. Но в России до подобного додумываться было некому, в Югославии, родственной по духу — да. Там Гойко Митич на время съемок воплощался в аборигена американских прерий, несокрушимого борца за справедливость, за то, чтобы оставаться свободным дитем природы, отвергающим блага цивилизации. Митич этим способствовал возникновению вопроса, извечного во все времена — разве таким кто-то в состоянии что-то доказать?
— Прости, дорогой, ты здесь не при чем, — добавил чеченец. — Алчные менты уже плешь переели, и все им мало.
— Вот на них и отвязывайся, у меня свои проблемы, — недовольно заворочался Слонок. Пробурчал. — Я передам твои пожелания, но толку от них, думаю, не будет. Наступило время, когда все разом захотели нажраться, до отвала.
Асланбек внимательно вгляделся в красное лицо русского, сидящего напротив, он никогда его не понимал, бригадир ненавидел всех, в первую очередь людей своей нации, дававших ему возможность зарабатывать деньги. У чеченцев подобное было исключено, если бы не кровная месть, преследующая веками многочисленные тейпы, не было бы на всей земле народа сплоченнее. Кавказец, цокнув языком, взял бутылку коньяка, отвинтил пробку и разлил по рюмкам благородную жидкость.
— Уважаемый, давай выпьем, такого коньяка ты еще не пробовал, сто пятьдесят лет выдержки, прямо из царских подвалов в Крыму. В них зреет вино, ровесник Пушкина, великого русского поэта, но мы нашли дорогу и туда, — он поднял рюмку. Слонок последовал его примеру. — У каждого из нас свой путь, указанный нам богом. Аллах акбар.
Дождавшись, пока собеседник проглотит коньяк, бригадир сначала пригубил, подозрительность, разъедавшая его изнутри, вызывала у людей ответную реакцию, но он не мог ничего с собой поделать. Коньяк действительно оказался необычным, терпким, с привкусом каких-то трав, причмокнув, бригадир опрокинул в себя всю рюмку. Зажевав прожаренным мясом, нарезанным тонкими ломтиками, с несколькими веточками сочной зелени, привалился снова к углу дивана. Асланбек вытер губы белоснежной салфеткой, бросил ее на стол.
— Я тоже хотел с тобой поговорить, нам нужно расширить рынок сбыта наркотиков. Есть такая задумка, хотя это направление не главное, — начал он неторопливо. — А ваша базарная уголовка предпочитает представителей от цыган. Их курьеров приваживает, а наших заметает.
— Базарная уголовка не приваживает никого, тем более, цыган, — не согласился Слонок. — Есть негласная установка, чтобы наркотой на рынке не пахло.
— Тогда почему с этим все в порядке у таджиков, узбеков, азербайджанцев? Пройдись по их рядам, некоторые уже с утра торчковые.
— Наркота поступает к ним по их каналам, но дальше чурок дозы не распространяются, — бригадир подумал. — Вообще, русский лучше нажрется водки и сдохнет под каким забором. Наркота для него чужая.
— Это правда, — не стал спорить Асланбек. Засмеялся. — Даже на войне на нашей территории не каждый солдат соглашался обменять автомат на героин или на пакет маковой соломки. Продавали чаще за деньги.
— За фальшивые баксы, — уточнил бригадир с ухмылкой. — Крестьянина обмундировали в камуфляж, вручили ему оружие, военную технику. Он только что вырвался из села, из непроглядной вековой нищеты, и вдруг выясняется, что оружие можно без проблем толкануть и получить за него деньги. Никто за это не спросит, потому что конфликты на войне на день по десятку раз. Как в мирное время утруска, усушка, усмыжка, в смысле, крысиные кражи.
