Вместе с тем Алексеев допускал и иной ход развития событий, и даже временную победу большевизма. В этом случае, полагал генерал, члены его организации должны были отступить на Дон, где уже существовала сепаратная донская власть, провозгласившая себя независимой, и где при помощи Алексея Максимовича Каледина можно было бы основать платформу для организации небольшой армии и продолжить борьбу за республиканский строй против большевизма. Республиканские убеждения владели и частью быховских узников. Корнилов приветствовал свержение самодержавия и даже хвастливо заявлял своим офицерам, что некогда сам «арестовывал царицу». Марков был иных убеждений и надеялся на изменения к лучшему, должные произойти с падением самодержавия. Романовский считался социалистом до конца своих дней, Лукомский принадлежал к военной масонской ложе. Деникин полагал, что монархия в России — уже отживший институт власти.
Как видно, никто из интернированных генералов не был опасен марионеточному правительству Керенского, однако наряду с их довольно поверхностными политическими убеждениями в глубине души каждый из генералов был выходцем из православно-державной среды и прожил добрую половину жизни в стабильном и сильном российском государстве, нынешнюю гибель которого они не могли безучастно наблюдать. Это было учтено правительством, и судьба узников со временем была бы решена в привычном для тех дней русле, окончившись либо поголовным расстрелом, либо цепью последующих заключений и интернирований, либо самосудом толпы, или убийством в тюремных казематах. Вокруг заключенных прессой нагнеталась волна истерии и немедленной расправы. Генералы вспоминали, что часто слышали рев озверевшей солдатской толпы, требующей выдать им на расправу «генералов-кровопийц», в тюремные окна летели камни, и часто рота юнкеров 3-й Житомирской роты прапорщиков под командой штабс-капитана Бейтлинга выстрелами в воздух охлаждала агрессивные намерения толпы.
Увиденное за окнами тюрьмы не добавляло оптимизма узникам. Генерал Марков записывал в унынии: «Зачем нас судят, когда участь наша предрешена! Пусть бы уж сразу расстреляли…» Мысли о крушении военной карьеры, наверное, были у многих генералов в Быховской тюрьме. Иные радовались, что «дотянули» до высокого звания, другие, говоря образно, и в заключении не утратили надежд на фельдмаршальские жезлы. Марков отчаянно заносил в дневник: «…теперь насмарку идет 39-летняя упорная работа. И в лучшем случае придется начинать сначала… Военное дело, которому целиком отдал себя, приняло формы, при которых остается лишь одно: взять винтовку и встать в ряды тех, кто готов еще умереть за родину».
Ситуация, в которой протекало заключение генералов в Быхове, благоприятствовала любым их конспиративным начинаниям. Охрану здесь осуществлял верный Корнилову Текинский конный полк, преданный своему «бояру», как текинцы называли Корнилова. Ответственный за охрану содержавшихся в Быховской тюрьме лиц, генерал Духонин (служивший тогда начальником штаба Верховного главнокомандующего) не подвергал генералов полной изоляции от окружающего мира. Узникам разрешалось писать и передавать письма с верными людьми, к ним допускались посетители и разрешались свидания с ними без присутствия третьих лиц. Именно это и позволило Корнилову и остальным рассылать во все дружественные политические организации свое решение продолжить борьбу вместе с составленной политической программой, без указания авторов и места ее составления. Основными положениями ее оставались следующие:
1. Установление правительственной власти, независимой от безответственных организаций до того, как будет созвано Учредительное собрание. 2. Война в полном единении с союзниками, продолженная до заключения скорейшего мира, который бы обеспечил достоинство и жизненные интересы России. 3. Создание боеспособной армии и организованного тыла без политики, вмешательства комитетов и комиссаров и с твердой дисциплиной. 4. Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов будет прерогативой Учредительного собрания.
Путем налаженной переписки между донским атаманом Калединым, генералом Алексеевым в Петрограде и Корниловым в Быховской тюрьме было условлено, что в крайнем случае все ударные силы будут собраны на независимом Дону, откуда продолжат свою борьбу с развалом России. Однако политические события в стране развивались быстрее, чем могли предвидеть даже дальновидные военные стратеги. 25 октября 1917 года по старому стилю большевиками было поднято второе восстание в Петрограде, оказавшееся довольно успешным. Временное правительство, извещенное о нем, пассивно продолжало игнорировать опасность и оставалось в бездействии, проводя жесткую политику лишь против тех сил и лиц, кто своим участием лишь мог помешать большевикам взять политическую власть в государстве беспрепятственно. До последнего дня члены правительства бессмысленно оставались в Зимнем дворце, под охраной учащихся юнкерских училищ и женского ударного батальона, пока слабое и разрозненное сопротивление их не было подавлено большевиками.
Одновременно свой удар большевики нанесли по последним бастионам защиты российской государственности — военным учебным заведениям столицы. Военная учащаяся молодежь оказала достойное сопротивление взбудораженной толпе и городским низам, не сдавая стен своих учебных заведений в течение нескольких дней. Во время осады училищное начальство пыталось связаться с вышестоящим начальством, чтобы получить распоряжения относительно того, как поступить в дальнейшем, однако по какой-то странной закономерности начальство отсутствовало или бездействовало. Воля всех начальников военных училищ Петрограда как по мановению волшебной палочки оказалась парализована. На призывы отдельных офицеров-воспитателей и представителей юнкеров защитить порядок в городе оно безучастно взирало на происходящее. Особую активность желал проявить весь старший курс Константиновского артиллерийского училища, однако начальством ему было запрещено покидать пределы здания. Одно за другим училища объявляли о сдаче.
Глава третья
«Первые ласточки» добровольчества
Наступление на духовный уклад русского народа оказалось столь беспощадным и молниеносным, что вызвало возмущение и протесты даже у приверженцев либерализма и так называемых демократических принципов управления государством, долгое время тешивших свою гордыню членством в тайных организациях и претендующих на монопольное обладание высшим знанием о путях оздоровления государственной жизни. Одним из таких был и Михаил Васильевич Алексеев, который теперь, когда большевиками была захвачена власть, пытался поднять на борьбу с интернационалистами-большевиками здоровую часть общества. Не обладая серьезной материальной базой, в условиях крайне стесненных, он обращался к состоятельным петроградцам и москвичам с призывом о финансировании его организации, однако, как известно, получил от них в совокупности лишь 400 рублей ассигнациями. Торгово-промышленные круги, к которым Алексеев никогда особенно не был близок, обещали помочь, но не видели в этом особого смысла и поэтому лишь тянули время в надежде на положительные перемены, которые должны были произойти сами собой.
Личность Алексеева и его благие цели находили отклик в среде частных благотворительных организаций; от них алексеевцы нерегулярно получали скудные субсидии, уходившие на выплату пособий офицерам, собиравшимся на Дон и зарегистрировавшимся в организации как потенциальные борцы с большевизмом. Количество зарегистрировавшихся лиц росло, вместе с ними росли и расходы на содержание самой организационной деятельности. Развивая свою деятельность, Алексеев снесся с генералом от инфантерии Дмитрием Григорьевичем Щербачевым, бывшим командиром лейб-гвардии Павловского полка, а теперь Главнокомандующим армиями Румынского фронта, многие из частей которого не были еще серьезно разложены пропагандистской деятельностью большевиков, однако у последнего не хватило воли отдать приказ о формировании добровольческих частей и начать антибольшевистскую борьбу с юго-западного направления. Для этого было немало и объективных причин, однако неуверенность в успехе оставалась основным препятствием к решительным действиям.
