Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
– Винсент Ван Гог. «Звездная ночь над Роной», – сказал мужской голос прямо у меня над ухом, и внезапно вспышки превратились в целый фейерверк.
Руки мои затряслись, и блаженная улыбка растянулась по лицу. Одновременно раздалась еще одна вспышка страха, и я с неким довольством отметил, что момент, о котором я думал практически беспрерывно, все-таки застал меня в минуту забвения. Глубоко вдохнув сухой музейный воздух, я повернулся вполоборота и встретился с ним глазами.
– Барон, – сказал я, улыбаясь смущенно и криво.
– Адам, – кивнул он спокойно. – Ты высок, тощ и бледен.
– А вы совсем не изменились, – пожал я плечами.
И это была правда. Барон был все еще значительно выше меня и еще более импозантен, чем он запомнился мне семь лет тому назад, если такое вообще было возможно. Пиджак цвета слоновой кости подчеркивал блестящий шелк шоколадного жилета, а под воротником идеально белой рубашки блестела гранатовая брошь.
– Ты звучишь пошло, как баба, – поморщился Барон. – Скажи еще, что я похудел.
Я опустил взгляд на живот Барона.
– Нет, вы не похудели, – констатировал я.
– Боже мой! Только не говори, что ты все так же наивен и глуп, – возвел Барон глаза к потолку, но я был готов поспорить, что он рад видеть меня.
Я заметил, что на нас смотрело все больше и больше недовольных глаз. Мы явно уже слишком долго занимали заветное место в первом ряду, и толпу, норовящую вытеснить нас на периферию, останавливал исключительно внушительный вид Барона.
– Viens[3], – дал Барон мне знак двумя пальцами, и мы отлипли от кучи и медленно пошли вдоль зала.
– Понравился? – поинтересовался Барон.
– Ван Гог?
– Париж, музей, Ван Гог – начинай, с чего хочешь.
– Понравилось все из этого, – робко ответил я, устремив взгляд в отполированный пол.
Что мне не нравилось, так это я сам. Когда я представлял себе нашу первую беседу, я виделся себе фонтанирующим незаурядностью и остроумием молодым человеком, самоуверенным и слегка надменным. Вместо этого я впал в полное детство и чувствовал себя как на устном экзамене. При таком раскладе Барон должен был по-хорошему проводить меня до выхода, а потом никогда больше не вспоминать о моем скучном существовании. Я сунул руки в карманы брюк и принялся теребить там часы.
– Вижу, ты многословен, – сказал Барон строго. – Встретил бы я тебя действительно впервые спустя все эти годы, я, пожалуй, и был бы разочарован. Но ты можешь особо не волноваться. Я знаю тебя, Адам. Знаю твой характер. Знаю, как он менялся со временем. И я должен тебе сказать, что в целом доволен тобой.
– Откуда? – тихо проговорил я, так и не поднимая глаз.
– Что – откуда? – нахмурился Барон.
– Откуда вы знаете меня?
– Ветер рассказал, – уклончиво ответил Барон.
Мы остановились среди очередного скопления ног, и я наконец выпрямился. Со стены на нас смотрел рыжий мужчина тревожным взглядом.
– Позвольте представить: Винсент, – протянул Барон повернутую ладонью вверх руку к портрету, словно он действительно представлял нас друг другу. – Винсент, Адам. Адам, Винсент.
Рассматривающие автопортрет мастера туристы покосились на нас и отплыли.
– Очень приятно, – усмехнулся я. – Только, по-моему, Винсент не особо рад нас видеть.
– Винсент не рад никому. Даже самому себе, – кивнул Барон и широким жестом скрестил руки на груди. – Винсент болен, – шепнул он мне, как будто боясь обидеть портрет.
– Чем? – тоже шепотом спросил я.
– Скорее всего аутизмом, – ответил Барон немного громче, но все еще тихо. – Но Винсент даже не знает такого слова. В его времена аутизм еще не был открыт.
Сдвинув брови, я всмотрелся в знакомые густые мазки, которые на этой картине были выдержаны совсем в иной, светлой цветовой гамме. Белые, светло-голубые и нежно-бирюзовые, они складывались в пиджак на напряженных плечах мастера и клубились за ним полупрозрачным дымом. На их фоне ярко светилась огненная борода Ван Гога, а над ней, как над костром, горели настороженные глаза на зеленоватом лице. Он смотрел на нас, посетителей, с каким-то удивлением, готовый при любом неверном шаге вскочить, вцепившись в волосы, закричать и выгнать всех на фиг из своего зала.
– Не будем его больше тревожить, – сказал Барон, подтвердив мои мысли. – К тому же через минуту сюда зайдут твои товарищи, и я полагаю, что ты не горишь желанием встретиться с ними.
Кивнув на прощание Ван Гогу, мы вышли из зала и направились к выходу, минуя магазин с сувенирами разных калибров. Волей-неволей я засмотрелся на пестрые блокнотики и плакаты.
– Даже не думай, – фыркнул Барон. – Не надо выдавать в себе плебея. Хочешь непременно повесить себе на стену «Водяные лилии» Моне – купи «Водяные лилии» Моне и повесь их на стену.
– Настоящие, что ли? – хмыкнул я.
Я учился хорошо и еще до сегодняшнего визита в зал великих импрессионистов знал о существовании этих бесценных лилий. Представление о том, что не я, а вообще кто-либо мог их купить, было абсурдным.
– Естественно, настоящие, – сухо отозвался Барон.
– Но их невозможно купить!
– Почему?
– Потому что они не продаются!
Барон остановился и повернул меня за плечи к себе.
– Запомни, Адам, – проговорил он медленно и отчетливо. – На этом свете нет ничего, что не продавалось бы.
– Совсем уж ничего, – слегка закатил я глаза.
Я смелел и наглел не по дням и не по часам, а по минутам. Пальцы Барона еще крепче вжались мне в плечи.
– Совсем ничего, – подтвердил он железным голосом.
Внезапно я осознал, что мы стоим посреди той самой платформы, с которой мне впервые открылся вид на внутренний мир музея, и первое, что бросалось в глаза в этом внутреннем мире, были громадные часы на противоположной стене. Я повернул голову и указал на них подбородком.
– А как же время? – спросил я довольно.
Барон отпустил меня, и мы оба повернулись лицом к элегантному циферблату в богатой золотой оправе, на котором не спешили передвигаться тяжелые стрелки. Про себя я отметил, что подходило обеденное время.
– Смотря чем за него платить, – сказал Барон, выдержав паузу.
– Например, искусством? – предположил я.
– В смысле? – посмотрел на меня Барон.
Представление о том, что я наконец смог чем-то удивить или даже заинтересовать Барона, ударило мне в голову и не на шутку оживило мое самолюбие.
– Ну, смотрите, – взволнованно принялся я объяснять свою мысль. – Часы висят над всеми этими картинами и статуями, как будто они тут – главный хозяин. Хозяин над этим всем. Но вообще-то это не так. Вообще-то, эти произведения искусства бессмертны, а значит, бессмертны и их создатели, которые ими выкупили себя у времени.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
