Иногда ей казалось, что их связь — всего лишь сон. Как будто они не знакомы, как будто не было той недели вместе на Исоло Д’Оро. Как будто он никогда не называл ее красивой, как будто они никогда не целовались…
Ей было больно осознавать, что все произошедшее между ними с Алексом для него ничего не значило.
Габриэлла растянулась на своей кушетке, подняв руки, ее ладони сжались в кулаки. Она посмотрела на книги и потерла глаза. Это были книги по истории искусства и культуры Исоло Д’Оро. Она думала, что реальные впечатления оказались гораздо более интересными. Габриэлла вновь возвращалась в поместье. Мысленно переносясь туда, стоя рядом с Алексом в лучах солнца. Сидя с ним в саду, купаясь в лунном свете, когда он склонялся к ней. Прикасался к ней.
Дверь в библиотеку открылась, и она вздрогнула.
На пороге стоял Алекс; он напомнил ей ожившего героя исторического романа.
На нем была белая рубашка с расстегнутым воротником, рукава закатаны до локтя. Его волосы выглядели так, будто он причесывал их пальцами. Он показался ей воплощенным совершенством.
— Я подумал, что найду тебя здесь, Габи, — объяснил он.
— Да, я люблю библиотеку.
Она сняла очки и потерла переносицу.
— Ты выглядишь усталой, — заметил он.
— Да. Но я не могу уснуть. Я не понимаю, как справлюсь со всем, что будет завтра. Нью‑Йорк. Я никогда не была там.
— Я чувствую то же самое.
— Почему? Ты же так стремишься вернуться к своей реальной жизни, к делам.
— Нет, — сказал Алекс сухо. — Я думаю не только о работе… вернее, совсем не о ней.
— Тогда… о чем же ты думаешь? Или это секрет?
— Нет, не секрет. — Алекс пристально смотрел на Габриэллу. — Я очень хочу, чтобы ты поехала со мной.
Она кивнула:
— Да, наверное, так было бы правильно.
— Все время действовать по правилам — невероятно утомительно, — сказал он, пройдя в глубину комнаты и усаживаясь напротив нее. — И еще, это единственная вещь, которая отличает нас от наших родителей, не так ли?
Она молча кивнула.
— И я наконец должен прекратить ассоциировать себя с ними, — продолжил он твердым голосом.
— Ты совсем не похож на них, — возразила она.
— У меня есть сводный брат. Я узнал о нем, когда мне было одиннадцать. Мой отец имел любовницу.
— У моих родителей было много разных интрижек, — произнесла принцесса медленно.
— Измены — да, иногда они случаются. — Алекс как будто читал мысли Габриэллы. — Но ребенок… Моя мать была в ярости. Отец унизил ее. Опозорил. Продемонстрировал всем, что она нежеланна, нелюбима.
Габриэлла пыталась заставить себя улыбнуться.
— Моя мама выкрикивает подобные обвинения несколько раз на дню.
— Нет, у моих родителей все было иначе, — сказал Алекс. — Я слышал их препирательства. Это было на Рождество, снег падал вовсю. Снаружи дом был украшен иллюминацией. Как будто демонстрируя окружающим, что у нас нормальная семья. Счастливая семья. Но в нашем доме не было света. Не было никакого счастья. В общем, любовница моего отца привезла своего сына, почти моего ровесника. Ему было, может быть, десять. Эта женщина стояла в коридоре и кричала на моего отца, а сын был рядом с ней. Говорила, что он должен признать его. Мой отец отказался пойти на ее условия. Я посмотрел на этого мальчика, на своего брата. И мне стало бесконечно жаль его и себя. С тех пор, мне кажется, я не способен чувствовать, любить… сопереживать. А мои родители той ночью, после страшного скандала, разбились в странной аварии. С тех пор я никому не говорил, что у меня есть брат, Нейт.
— О, Алекс, какое ужасное бремя.
— Это ужасное бремя я возложил на него. На маленького мальчика. Но я был так зол, Габи. Я обвинял брата в смерти матери и отца. Из‑за него они поссорились.
— Не кори себя, — сказала она, и в груди у нее все сжалось. — Ты был ребенком и не мог вести себя иначе.
Он покачал головой и опустил ее:
— Не таким уж и ребенком.
Когда Алекс рассказывал о своей семейной драме, Габриэлла забыла о его реальном возрасте; сейчас ей казалось, что перед ней маленький мальчик, нуждающийся в защите. Ей казалось, что она может видеть его таким, каким он был тогда. Храбрым и отчаянным. Отстаивающим честь своей семьи.
— Не стоит требовать от себя слишком многого, — сказала она тихо.
— Нейт имел право на эти деньги. Имел право прийти на похороны отца. Чтобы быть признанным. Я его лишил этого. Пока мы не стали нуждаться в нем. Когда моему деду понадобилась пересадка костного мозга, мне пришлось рассказать о Нейте. Он был единственной надеждой Джованни. Понимаешь? Я… Я не могу простить себя за это, Габи. Я не могу. Все мои поступки показывают, что, как бы я ни пытался измениться, я — сын своего отца. Человек, который использует других. Человек, который недолго думая заставляет других пройти сквозь ад для того, чтобы сохранить свой комфорт.
— Это неправда, Алекс.
Он сжал руку в кулак.
— Нет, это так. Есть причина, по которой я говорю тебе это.
— Почему же?
— Потому что я хочу, чтобы ты поняла. Мне нужно, чтобы ты осознавала, что я не святой, что мне не хватает сдержанности и я часто иду на поводу у своих инстинктов. Гены моего отца слишком сильны, и ничего нельзя исправить.
— Жизнь человека определяют не только гены, тебе не кажется?
— Разве?
— Ты сам сказал, что дед заботился о тебе. Твой отец — его сын.
— Моя мать тоже была полна пороков. Именно поэтому у нас… у нас ничего бы не получилось, Габриэлла.
Сердце Габриэллы громко стучало, и у нее закружилась голова. Алекс считал себя порочным и испорченным из‑за поведения своих родителей. И именно поэтому ему так сложно с женщинами… так сложно с ней.
— Но как насчет того, чего хочу я?
— Ты не знаешь, чего хочешь.
Она моргнула:
— Конечно знаю. Я взрослая женщина, Алессандро. Ты не знаешь ничего о моих истинных желаниях.
Он встал с кресла и опустился перед ней на колени. Поднял руку и дотронулся большим пальцем до ее нижней губы. Она закрыла глаза, все ее внимание сосредоточилось на его медленном чувственном прикосновении.
— Габриэлла, у меня больше опыта, чем у тебя. Поверь мне, не стоит связываться со мной.
— Ты ошибаешься, — сказала она, покачав головой.
— Даже если я вновь поцелую тебя, это будет большой ошибкой.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Морщины на лбу, глубокие складки избороздили его лицо. Без них он был бы слишком красив.
