Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
– Я не знаю. Не помню.
Зуев покачал головой. Пшеницын убрал патрон в карман, а ружье разобрал на две части и обмотал ремнем.
– Что мне теперь делать-то прикажешь, дядя Сережа?
– Я не знаю, Павлик. Мне теперь все равно. Посадят ведь, наверное.
– Давай сделаем так. Ружье я у тебя заберу. Верну потом, когда протрезвеешь. Чтобы еще каких-нибудь глупостей не наделал.
– Как скажешь, Павлик.
– А о том, что здесь сегодня случилось, никому не рассказывай. Это в твоих же интересах. Понял?
Зуев поднял глаза на Пшеницына.
– Спасибо тебе, Павлик.
– Дядя Сережа, спасиба твоего для меня многовато будет. А вот если бы ты пить бросил – это было бы в самый раз.
– Я брошу. Я обещаю.
– Сколько раз ты уже обещал? Думаешь, я не помню, как ты возле магазина валялся?
– Павлик, не напоминай. И так стыдно.
– Если стыдно, так делай выводы. Да, и насчет двери подумай. У тебя там дыра. Заклей хоть чем-нибудь.
– Обязательно.
Уже уходя, Пшеницын вспомнил, зачем приходил.
– А Алексей твой где сейчас? В школе?
– В школе, где же ему еще быть.
– Ладно, будь здоров, не кашляй.
Пшеницын сходил в комнату Алексея и забрал свои ботинки с подоконника. И снова что-то его здесь зацепило. Какая-то мысль, какая-то деталь. Что-то, чего он не мог понять.
Пшеницын вышел из дома Зуевых. По дороге он думал о том, как все-таки русский человек дешево ценит свою жизнь. Готов в любую минуту спустить ее в унитаз. Вот Зуев, например. Хороший мужик, неглупый, работящий. Голова на плечах есть, водительские права всех категорий. Мог бы жить припеваючи. Но нет, не может отказать себе в удовольствии принять на грудь. И добро бы в праздник, за столом с гостями. Так нет, пьет отчаянно, глухо, дома, за закрытыми дверями – не для веселья, а только чтобы напиться. Пшеницын этого совершенно не понимал.
Пока Пшеницын думал о Зуеве, где-то на обочине его сознания крутилась мысль. Как будто он что-то забыл сделать. Или сказать кому-то. Мысль была недостаточно четкой, чтобы рассмотреть ее и отбросить или принять решение.
24
Между тем времени было уже около половины второго. Педагогический коллектив школы решил не отменять уроки. Вернее, это Людмила Ивановна решила не отменять уроки. Ей показалось, что в будущей газетной статье и телепередачах о ее подвиге будет неплохо смотреться упоминание о том, что в этот знаменательный день уроки в школе шли по расписанию.
Весь день она была на таком взводе, что забыла пообедать. Об этом ей напомнила Ольга Николаевна. Она сказала что-то насчет обеда, и Людмила Ивановна отмахнулась, мол, не до еды в такой день. Но Ольга Николаевна настаивала, и Людмила Ивановна наконец поняла, что Ольга Николаевна имеет в виду. Она говорила вовсе не о том, что Людмиле Ивановне нужно подкрепиться. Она имела в виду, что нужно покормить пленника.
– Вот еще, перебьется, – отмахнулась Людмила Ивановна, но Ольга Николаевна не отставала.
– Он с утра ничего не ел. Мы не имеем права так с ним поступать.
– Он убийца!
– Это пока не доказано. Мы не суд, чтобы выносить приговор.
– А кто мы, по-вашему? – Людмила Ивановна возвысила голос. – Учителя – это самая ответственная часть населения нашей страны. Мы ежедневно, я подчеркиваю, ежедневно принимаем решения, от которых зависит будущее.
– Это не значит, что мы должны морить Кораблева голодом.
Людмила Ивановна фыркнула.
– Я вам про Фому, а вы мне про Ерему. Общественное значение…
И Людмила Ивановна еще минут десять развивала свою любимую мысль о том, что органы власти в стране нужно формировать из учителей, поскольку именно учителя обладают нужными навыками для управления большими коллективами.
– Взрослые – те же дети, только большие, – не унималась она. И все в таком духе.
Ольга Николаевна слушала ее, не перебивая, а потом снова повторила:
– Мы должны покормить Кораблева.
Людмила Ивановна была разочарована. Она чуть было не сказала о бисере, который бессмысленно метать перед свиньями.
– Если этот убийца вам так дорог, идите и покормите его сами. У меня нет никакого желания с ним видеться.
– Так я и сделаю, – сказала Ольга Николаевна и взяла ключ из рук Пергамент.
Маленькая упрямая дрянь. Ничего, до нее тоже дойдет очередь. В свое время. Она с ними со всеми разберется. По струнке будут ходить.
Ольга Николаевна сказала, что сходит в столовую, возьмет там булочку и чай и отнесет Кораблеву.
– Делайте как знаете. Мне все равно.
Ольга Николаевна ушла и вернулась через пять минут. Ее лицо было белее мела.
– Он открыл замок, – сказала она.
25
Ружье Пшеницын засунул во внутренний карман куртки. К школе он подходил не со стороны центрального входа, а со стороны огородов.
Когда подошел, остановился возле коричневого бака с водой для полива. На боковой стене бака кто-то нацарапал по ржавчине гвоздем огромные, метра на полтора, красные буквы «ИБ-2». Наверное, название какой-то рок-группы.
Пшеницын привстал на цыпочки и закинул ружье на бак. Пусть здесь полежит. Пшеницыну не хотелось идти с ружьем в школу. Кто-то из учителей мог заметить, возникли бы ненужные вопросы.
На входе он попал в водоворот выходящих из школы учеников. Только что закончился очередной урок. Он смотрел на лица школьников и слушал их разговоры.
– Так что, идем сегодня на дискач?
– Да ну на фиг, сегодня по телику кино прикольное.
– Че за кино?
– «Тот самый Мюнхгаузен».
– Че, про войну что-нибудь?
– Нет, там про одного мужика, который все время врал.
– Прямо как ты.
Мальчишки засмеялись.
– Да ну его, это кино. Старье всякое смотреть. Я видел, мне не понравилось. Лучше на дискач сходить, с тимошатами помахаться.
Жизнь, страшная и неотвратимая, начиналась за порогом. А здесь был оазис. Сказочный город, полный чудес. Здесь не убивали и не умирали. Здесь не было болезней, пьянства и бедности. Все это было где-то там, снаружи.
Детство защищало обитателей этого маленького города от любых неприятностей. Оно как будто накрывало школу невидимым куполом. Все неприятности могли биться о стекло, но внутри не было слышно даже эха ударов.
Да, здесь были другие неприятности: двойки, ссоры, любовные муки, обиды, предательство. Все это было. Но любое, самое страшное горе любого из обитателей этого города не могло сравниться с тем горем, что окружало город снаружи. Оставайтесь здесь, не выходите на улицу. А когда выйдете – всю свою жизнь будете помнить о том, как вам было хорошо здесь. И всю оставшуюся жизнь вы будете тосковать по волнениям и тревогам, которые волновали и тревожили вас здесь.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
