Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
Из сестёр мне запомнились две – одна помоложе, симпатичная, очень приветливая и разговорчивая, всегда с улыбкой и заботливым выражением лица. Другая чуть постарше, не старавшаяся особо что-либо изображать на лице, молчаливая, но при этом делавшая всё исключительно аккуратно и профессионально, всегда с первого раза попадала в вену, причём абсолютно не чувствительно, несмотря на то, что на руках уже живого места не было, вен не видно, всё исколото.
Что характерно – не помню ни разу, чтобы мне пришлось кого-то из сестёр подзывать, просить воды попить или катетер поставить. В нужный момент они всегда оказывались рядом. Может, именно благодаря этому мне удавалось сохранять выдержку. Единственный серьёзный повод для беспокойства – мне никто ничего толком не мог сказать о состоянии моего малыша, хотя я несколько раз просила сестёр это выяснить. То ли, действительно, проблема была в том, что на выходных не было детского врача, то ли им просто с лихвой хватало своей работы, не могу сказать.
Ночью привезли ещё одну девочку после кесарева, и я смогла увидеть со стороны насколько беспомощен и уязвим человек. Несмотря на то, что состояние её было тяжёлым, она держалась молодцом, наутро мы уже могли по мере сил общаться, и это было большой поддержкой для нас обеих. Когда ты можешь рассказать о своих переживаниях, помочь сориентироваться в ситуации, поделиться своим, пусть даже малым опытом и наблюдениями, ощущение потерянности и одиночества понемногу отступает, ты постепенно начинаешь снова чувствовать себя человеком, а не беспомощным и бесполезным телом.
Днём приходила врач-физиотерапевт, проводила с нами какие-то простейшие, доступные в нашем состоянии упражнения, и это тоже помогало оклематься и быстрее восстановиться.
На третий день появилась педиатр, рассказала нам о наших детках, с ними всё было в порядке.
Так потихоньку мы приходили в себя, иногда получалось даже вставать с кровати, и на 4-й день меня перевели в обычное отделение.
Дальше были новые проблемы и переживания, в общей сложности я провела в больнице полтора месяца – разошлись швы. Но отчего-то именно пребывание в реанимации мне всегда вспоминается как весьма важный этап того периода жизни. Может быть, благодаря тому опыту собственной беспомощности и её преодоления».
Отключить сердце, чтобы подарить жизнь
Анестезия переводится с греческого как бесчувствие. В медицине этот термин означает уменьшение чувствительности тела на фоне потери или сохранения сознания, состояние, при котором человек частично или полностью утрачивает ощущения, вплоть до полного разрыва контакта с окружающей средой, чтобы перестать чувствовать боль.
Но речь здесь пойдет не об анестезиологии.
Бытует весьма нелестное суждение о врачах, что большинству из них свойственны равнодушие и бессердечность, что с приобретением опыта они, как правило, утрачивают чувство сострадания к своим пациентам. Является ли такая трансформация личности необходимым условием эффективности и профессионализма и критерием естественного отбора в медицинской среде?
Своими размышлениями делится врач-анестезиолог Виталий Григорьев: «Бороться со стереотипами в общественном сознании – затея бесперспективная. Конечно, есть в таких представлениях и объективные моменты, но больше, мне кажется, всё же субъективных. Объективные причины в том, что профессия врача, действительно, предполагает некоторый отбор, и первый отсев происходит уже на первом курсе мединститута.
Когда студенты, можно сказать, еще дети, приходят в медицинский институт, первое, что они видят – это анатомичка, комната с огромным количеством трупов для учебного процесса. И когда студенты первый раз туда заходят, это, конечно, бурю чувств вызывает, от отвращения до любопытства. Так что начинается знакомство с медициной с эмоционального шока.
Через два-три месяца студенты в той же анатомичке и разговаривают спокойно, и обедают, и целуются… Они перестают воспринимать мертвых людей как какой-то морально-этический компонент, начинают относиться к смерти как к части своей профессии, данности. Не зря говорят, человек ко всему привыкает. Ну, а тот, кто не привыкает, уходит.
Это не значит, что остаются только самые чёрствые и бессердечные, морально ущербные. Остаются те, кто способен управлять своими эмоциями, отключать их в нужный момент. А как иначе принимать решение в критической ситуации, когда от твоего выбора и твоего самоконтроля может зависеть чья-то жизнь? Ты просто перестаешь оценивать работу сердцем, чтобы анализировать ее разумом, а разум всегда намного циничнее сердца. Да и что такое цинизм, как не броня, которую выстраивает разум для защиты души?
Говоря образно, реаниматолог отключает своё сердце, чтобы включить сердце другого человека, подарить ему жизнь».
Ремесло, наука или искусство?
В российском здравоохранении существует тенденция к активному внедрению стандартизации. Хорошо это или плохо? На сегодняшний день единодушия в этом вопросе нет. С одной стороны, казалось бы, такой подход имеет определённые резоны. Внедрение стандартов должно позволить контролировать качество и эффективность медицинской помощи. Контроль необходим и для общего управления здравоохранением, особенно его финансирования, формирования бюджета лечебных учреждений, учитывая интенсивное развитие негосударственного сектора и коммерциализации медицины.
Однако, с другой стороны, различия между стандартами и реальной врачебной практикой нередко ставят медиков перед необходимостью решения этической и правовой дилеммы: допустим, необходимо лечить в соответствии с принятыми протоколами, но как быть с больными, у которых одно и то же заболевание может протекать с целым рядом индивидуальных особенностей? Ведь ни один, даже самым тщательным образом разработанный регламент не может предусмотреть всего многообразия возможных действий врачей в каждом отдельном случае.
В реаниматологии актуальность этой проблемы ощущается особенно остро, поскольку здесь во всей полноте проявляются те самые индивидуальные особенности течения патологического процесса, которые выводят на передовую линию борьбы за жизнь пациента уровень личного профессионализма, знаний и опыта конкретного врача, а не обобщённый, типовой алгоритм лечения заболевания.
О том, как эти проблемы видятся изнутри и как решаются на практике, комментирует реаниматолог Андрей Берестов: «Главное отличие западной медицины от российской – именно в наличии стандартов. Мы к этому идём, хотя мне кажется, не совсем хорошо, что мы бездумно следуем западному образцу, пытаемся слепо копировать чужие традиции. У нас доктор может лечить по стандартам, а может – исходя из собственного опыта, иногда даже интуитивно. На Западе врач всегда обязан придерживаться чётких стандартов, потому что основной принцип и смысл их применения – оплата по конечному результату. У них другая система.
Для того чтобы понять, нужна ли нам стандартизация, прежде всего следует ответить на ключевой вопрос: медицина – это ремесло, наука или искусство?
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
