– Ты знал, – указала я.
– Я жил с ними в одной комнате. Меня, наверное, тянет к людям такого сорта.
Меня покоробило, когда я услышала об Эмили как о “людях такого сорта”. Но человеком какого сорта она была? Как можно знать человека так же хорошо, как (мне казалось) я знала Эмили, – и не знать про него главного? Иные добиваются успеха несмотря ни на что и вполне эффективно живут и работают, не отказываясь от своих привычек. Эмили выдерживала все. Профессиональные обязанности, ребенка, семью. Хорошо устроенную и даже (с виду) шикарную жизнь.
Я вспоминала каждую нашу с Эмили беседу, каждый день, проведенный с ней вместе. Чего я не разглядела в ней? Что она пыталась сказать мне – а я оказалась неспособна услышать?
Каким лучшим другом я была?
* * *
Первый же наш с Шоном секс напомнил мне, чего мне не хватало. Беспримесного, сумасшедшего наслаждения. Одна рука Шона обхватила мою грудь, пальцы другой поползли вверх по моему бедру. Он перевернул меня, чтобы целовать затылок и ниже, потом снова перевернул на спину, сунул голову мне между ног. Меня потрясло, насколько он хорош в постели, но чему я удивлялась? Наша кожа, наши тела – все ощущалось до последнего сантиметра, ничего не существовало, кроме напора ощущений – страсть и, да, любовь – кого-то, кто способен заставить тебя чувствовать подобное. Отчаянное желание кончить и отчаянное желание, чтобы этот секс длился до бесконечности.
Все это время я думала только о том, как мне хорошо. Но потом оно ко мне вернулось – все, что я забыла или выбросила из головы, когда жила с Дэвисом. Я осознала, на что согласилась, без чего собралась жить, от чего отказалась в обмен на удобный брак, респектабельное вдовство и жизнь, в которой я ставила потребности Майлза выше своих. Теперь я уже не хотела снова жить без этого удовольствия и радости. У меня есть потребности, у моего тела есть потребности, и не все они связаны с Майлзом. Секс с Шоном словно заставил меня вспомнить, что я человек.
Я постаралась забыть слова Эмили о том, что секс всегда был лучшей частью ее брака. Что по сравнению с ним все казалось менее важным. Что она могла мириться с отсутствием Шона, с его трудоголизмом, с изощренными оскорблениями, с его неспособностью ценить ее – лишь бы только он приходил домой и (ее словечко) трахал ее.
А больше всего я пыталась не думать, что почувствовала бы Эмили, если бы все узнала.
* * *
Странным образом наш роман начался из-за очередного срыва Ники.
Ники стал устраивать истерики, со слезами и визгом. На первый взгляд – на ровном месте. Но, конечно, не было никакого “на ровном месте”. У него умерла мама. И его слезы разбивали мне сердце.
Шон возил Ники к психотерапевту, который смотрел Майлза после смерти Дэвиса. Доктор Фельдман был таким же утешающе-целительным, как раньше. Но он не мог предложить ничего конкретного, кроме как быть терпеливыми и выжидать. Он сказал нам, что хотел бы видеть Ники раз в неделю, но Ники оказался ходить на осмотры, и доктор сказал, что лучше не форсировать события.
В ночь, когда мы с Шоном впервые занялись любовью, мы ужинали вместе у нас дома. Мы с Шоном и Майлзом ели стейки. Ники играл со своими гуакамоле и чипсами, сердито зачерпывая пюре из авокадо и запихивая чипсы в рот. Густая зеленая жижа капала у него с подбородка.
Внезапно Ники оттолкнул свою тарелку на середину стола и уставился на блюдо со стейками – порезанными, в лужице сока с примесью крови. Он сказал:
– Это моя мама. Это она. Ты убила ее и зажарила, – он свирепо глянул на меня, – и вы едите ее. Как в том фильме, я смотрел.
Меня больно резанули слова Ники, особенно после того, сколько я сделала для него, как я заботилась о нем. Я напомнила себе, что он маленький мальчик, потерявший маму, мальчик, страдающий от невообразимой боли. И действительно, это не имело отношения ко мне… или к моим (все еще подавляемым) чувствам к его папе.
– Какой фильм? – поинтересовался Шон.
Он не посмотрел на меня, чтобы увидеть, как я среагирую на обвинения Ники. В обычных обстоятельствах это бы меня тоже резануло. Но то, сколько внимания Шон уделял Ники, свидетельствовало о том, как глубоко – и инстинктивно – он беспокоится о своем сыне, и это заставило меня любить и уважать Шона еще больше.
– Мы с Майлзом смотрели кино по телевизору. Залезли в комнату и смотрели, пока его мама спала, – вызывающе объявил Ники, провоцируя меня возразить ему.
Мы с Шоном переглянулась, улыбаясь слегка, но обеспокоенно. Как будто эпизод с просмотром (предположительно запрещенного) фильма стер эпизод, в котором я убила и зажарила маму Ники.
– Что, попался? – сказала я Майлзу.
Майлз засмеялся.
Тогда Ники бросился на пол и завизжал, было похоже на припадок. Слава богу, у нас нет соседей. А если бы это происходило в городской квартире? Бедный Ники!
Сначала Шон держал его, потом я сменила его, пытаясь успокоить Ники. Но Ники не желал, чтобы я к нему прикасалась, он вывернулся из моих рук и кинулся к папе. Мы с Шоном не теряли терпения. Ни на секунду. Мы не сдавались. Как будто Ники был нашим общим ребенком, нашим сыном, и мы помогали друг другу сделать все, что в наших родительских силах. Я гладила руку Ники, Шон гладил его по головке, а Майлз пытался держать его за руку, при том что Ники порывался стукнуть отца кулачком в плечо.
– Милый, – сказала я Майлзу, – оставь Ники. Ему грустно.
Майлзу не следовало видеть все это, но выпроводить его из комнаты было как будто неправильно. И я разрешила ему посмотреть мультфильмы на моем айпэде, что стараюсь делать пореже.
Это оказалось выходом. Не бог весть каким, но выходом. Даже Ники немного успокоился. Когда я усадила Майлза в удобное кресло, старое кресло его папы, которое все еще стоит у меня, и включила ему мультики, я почувствовала, что Шон смотрит на меня и ему нравится то, что он видит. Меня странным образом возбуждало понимание того, что он восхищен моими мамскими умениями, но дело в том, что – учитывая мои чувства к Шону, и неважно, что я старалась их преодолеть, – меня возбуждало бы что угодно.
Ники выдохся и отключился на руках у Шона. Шон какое-то время держал его спящего, а потом отнес в детскую, уложил на низкую кровать и ласково подоткнул одеяло.
– Пора спать, – сказала я Майлзу.
– Еще полчасика.
– Спать. Мы устали. У Ники тяжелые времена.
– У нас у всех тяжелые времена, – заметил Майлз.
Мы с Шоном переглянулись, что означало: Майлз такой чудный ребенок!
Майлз был прав. Мы все устали, всем было тяжело. Истерика Ники расплавила все наши защитные слои, оставила нас нагими и беззащитными.
Я уложила Майлза в кровать и убедилась, что с мальчиками все в порядке. Потом мы с Шоном рухнули на диван, и Шон включил очередную серию “Во все тяжкие”. Мы перестали смотреть сериал после известия о смерти Эмили – категорически не хотелось насилия и мрака, – но недавно начали снова.
