Ребенком я часто весело распевала, поглощенная каким-либо занятием. Временами от полноты чувств я пела слишком громко, и тогда раздавался знакомый строгий голос: «Женька, прекрати орать!». Глупостей дедушка не терпел.
Александр Егорович имел собственные средства и, конечно же, предпочел бы начать семейную жизнь в собственном доме, но из-за всяческих сложностей, связанных с продажей дома, а главное, из-за сада, к которому Еня была так привязана, он переехал в дом своего предшественника.
Все дети были отправлены в пансионы: Гермоша, одиннадцати лет, и Саня, двумя годами младше, — в Ригу. Ольга, которой теперь было четырнадцать, — в Германию, а затем, для завершения образования, — во Францию. В результате они могли бывать дома лишь летом и на рождественских каникулах. Я не раз задавалась вопросом, зачем нужно было отрывать детей от дома. Ведь всего два года назад они потеряли отца, а теперь лишались и тепла родного очага, а самое главное — матери. Может быть, всезнающая тетя Пика была права, когда однажды сказала моей маме, что Еня не хотела взваливать детей на Александра Егоровича и поэтому отправила их на полный пансион.
Во втором браке у Ени родилась дочь Маргарита и два сына — Сережа и Юра. Между домом и деревней постоянно сновали молоденькие «мамки». Одна из них, Серафима, впоследствии регулярно навещала наш дом. Она устраивалась на кухне и терпеливо ждала, когда появится ребенок, которого она выкормила. Ее черные глаза глядели с вызовом на всякого, кто посмел бы усомниться в ее праве находиться у нас в доме.
Через четыре года, закончив образование за границей, вернулась Ольга. Ей было восемнадцать. Высокая, стройная, со смеющимися карими глазами, тонкими чертами лица и темными волосами, она расцвела и превратилась в прелестную юную женщину. Ольга полюбила приемного отца, но, в отличие от младших братьев, звавших его «папой», обращалась к нему всегда по имени и отчеству — для нее существовал лишь один отец, и никто не мог заменить его.
Как-то в доме подруги ей представили Оскара Семеновича Янушковского, молодого человека, служившего в гражданском департаменте. На следующий год они поженились и позже, когда Оскара перевели на более высокий пост в Финляндию, стали жить в Гельсингфорсе.
Закончив учебу, из Риги вернулся Саня. Он не стал вступать в семейное дело, а, поболтавшись немного, купил долю в сибирских золотых приисках и уехал. Позднее он продал свой пай и снова вернулся в Архангельск, но я не помню, чтобы он занимался каким-либо делом.
Для Германа Рижский университет был резким контрастом архангельской Ломоносовской гимназии. Как и другие студенты, жившие вне дома, он регулярно получал переводы, но при этом не испытывал надоедливой опеки родных. В Риге он был сам себе господин, шел куда хотел, жил весело и беззаботно. Он был умен, имел значительные способности к языкам, но усидчивостью не отличался.
Однажды Ольга навестила Германа без предупреждения и застала его в постели.
— Ты заболел? — забеспокоилась она.
— Да, — прошептал он.
Ольга прохладной рукой дотронулась до такого же прохладного лба.
— Скажи, — спросила она, присев к нему на край постели, — что случилось?
Оказалось, что один из лучших друзей Германа, Костя, попал в жуткое финансовое положение. Его кредиторы требовали денег и угрожали. В отчаянии он обратился к Герману, но Герман в тот момент сам был «на мели» и, казалось, ничем не мог помочь, но, подумав, предложил Косте свой студенческий мундир, чтобы тот отнес его в ломбард. «Конечно, — признался он Ольге, — не очень-то приятно остаться в одном белье, но ведь это всего на неделю! Придут деньги, и все нормализуется». Разумеется, его мундир выкупила Ольга.
Гермоша вернулся из Риги, ему казалось — навсегда. Но случилась известная поездка в Шотландию, и вот теперь у него шотландская жена.
Пока Герман искал подходящий дом, они жили у родных. Нелли за это время вошла в семью, близко познакомилась со всеми ее членами. Бабушка, куда бы ни шла, брала ее с собой. Меж ними возникла душевная привязанность. Родители Нелли, без сомнения, любившие своих детей, не были настолько склонны к внешним проявлениям чувств, поэтому теплота и открытое сердце бабушки удивили и обрадовали Нелли, и она отвечала бабушке тем же. Для друзей и родни Нелли стала «Неллинька», а те, кто не принадлежал к этому кругу, обращались к ней — Нелли Августовна.
Нелли полюбила двух маленьких мальчиков, которые ходили следом за своей красавицей-родственницей по всему дому. Юра, которому исполнилось пять лет, был живым и развитым ребенком. За рыжеватые волосы его прозвали «пыжик», что значит олененок. Сережа, его старший брат, был спокойным чувствительным мальчиком. Их десятилетняя сестра Марга училась в женской гимназии. Каждое утро она отправлялась туда в санях и возвращалась после обеда. Нелли нашла, что коричневое школьное платье очень идет Марге, румяной, с большими выразительными глазами и кудрявыми волосами, заплетенными в длинную до пояса косу. Порой нежная и добрая, временами задумчивая и молчаливая, она была загадкой для Нелли. Марга боялась темноты и не могла спать одна, отчего гувернантке фройляйн Валле приходилось спать с ней в одной комнате.
Фройляйн Валле, молодая немка, и Нелли тянулись друг к другу и подружились — возможно, потому, что обе были здесь чужестранками. Фройляйн Валле слыла заядлой курильщицей, а так как бабушка не одобряла, когда воспитательница курит в присутствии детей, ей постоянно приходилось искать укромное местечко, где ее не могли бы видеть. С приездом Нелли таких возможностей стало больше, и когда у Валле выпадала свободная минутка, она шла в комнату Нелли и там курила. Вскоре и Нелли привыкла к папиросам. Молодые женщины любили поболтать по-английски и по-немецки, покуривая папиросы с длинными картонными мундштуками.
Поначалу Нелли многое в доме удивляло, например, постоянный поток друзей, родственников, мамок, староверов и странников, иногда посещавших дом, приживалы, но особенно Сашенька. Сашенька была странным ребенком. Природа одарила ее тонким умом. Она выросла в приюте и, отвергнутая сверстниками, возбудила в дедушке жалость. Он устроил так, чтобы Сашеньку забрали из приюта и она получила высшее образование. Сашенька стала учительницей, а после — директрисой маленькой школы, которую содержали городские купцы. В этой новой, только что выстроенной школе имелся отдельный вход, где у Сашеньки была квартира, состоявшая из спальни, гостиной, кухни и обычных подсобных помещений. Соседки Сашеньки — две пожилые женщины, жившие каждая в своей квартире, убирали в школе и обслуживали Сашеньку. Такие условия устроили бы любого учителя, но только не Сашеньку. У нее были другие планы. Вместо этой жизни она решила «удочерить» нашу семью.
Каждый день по окончании уроков Сашенька шла к нам. Она брала на себя дела, которые считала своей и только своей прерогативой. Она никогда не садилась обедать с семьей, а, убрав со стола пустые тарелки и составив их на сервировочный стол, ела в скромном одиночестве. Вечером, когда семья собиралась у самовара, Сашенька разливала чай и передавала чашки, а поздно вечером уходила, но не к себе в школу, а под лестницу, ведущую на чердак. Здесь она спала на матрасике на старинном сундуке, укрываясь старым покрывалом, а рано утром поднималась и шла учить детей.
