«За неповинное отлучение и изгнание от всероссийского престола царского Богом хранимого государя наследника Алексея Петровича христианскою совестью и судом Божиим и пресвятым Евангелием не клянусь и на том животворящего креста Христова не целую и собственною своею рукою не подписуюсь; ещё к тому и прилагаю малоизбранное от богословской книги Назианзина могущим вняти в свидетельство изрядное, хотя за то и царский гнев на мя произлиется, буди в том воля Господа Бога моего Иисуса Христа, по воле Его святой за истину аз раб Христов Иларион Докукин страдати готов. Аминь, аминь, аминь».
Илариона Докукина пытали и казнили, его желание «пострадать за имя Христово» исполнилось. Но его пример показал Петру и его окружению, что среди сторонников царевича есть люди отчаянные, готовые на смерть ради своего законного государя.
Несмотря на отречение Алексея, династические позиции царевича Петра Петровича были весьма непрочными. Даже после отстранения сводного брата от престола он не являлся единственным человеком, имеющим на него права. Партия сторонников Алексея могла сплотиться вокруг нового претендента, которым являлся его сын — царевич Пётр Алексеевич. Будучи рождённым до отречения отца от престола и в силу своего малого возраста защищённый от каких-либо обвинений в свой адрес, он куда более импонировал и аристократии, и русскому обществу в целом в качестве законного наследника престола. По смерти отца Алексей мог формально сдержать свою клятву, но стать регентом при своём сыне.
Для Меншикова и Екатерины это означало одно — поражение в политической борьбе и справедливое возмездие. Поэтому для них пусть и отрёкшийся, но живой и здравствующий Алексей по-прежнему был опасен и потому должен был быть уничтожен.
Ведущую роль в расправе над царевичем сыграл глава Тайной канцелярии Пётр Андреевич Толстой — один из самых авантюрных, циничных и жестоких деятелей эпохи Петра Великого. Спустя два века его прямой потомок, граф Лев Николаевич Толстой, задумает написать роман о своём предке и начнёт собирать исторические материалы. И такое в этих материалах отыщет, что откажется от первоначального замысла — больно непривлекательный образ получался.
Проблема противников Алексея заключалась в наличии царского прощения за все его вины. После возвращения в Россию царевич находился под строгим контролем и никакого повода для нового преследования дать не мог. Но Толстой быстро нашёл возможность обойти это препятствие. Как уже упоминалось выше, после своего торжественного отречения в Кремле царевич дал отцу письменные показания, назвав тех, кто «побудил его к побегу». Показания были даны в виде ответов на вопросы, составленные царём, которые предваряли следующие условия:
«Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побегу и прочаго тому подобного, а ежели что утаено будет, то лишён будешь живота».
«А если что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что сие пардон не в пардон».
Этим условием царь несколько отступал от своего обещания о полном прощении без всяких условий. Но тогда, в Москве, это отступление не грозило непосредственно царевичу, а сейчас начальник Тайной канцелярии увидел в нём возможность для расправы над Алексеем.
Закрытое было, дело началось снова и вошло в историю под названием «Петербургского розыска». Если прежде в Москве и Суздале царские следователи искали сторонников царевича, их связи, покровителей и т.д., то теперь розыск сосредоточился непосредственно на фигуре бывшего наследника. По своему характеру следственное дело царевича Алексея сильно напоминает политические процессы в СССР в 30-е годы — в распоряжении следователей Петра Андреевича Толстого практически не попали изобличающие царевича и его сторонников письменные документы или другие материальные улики. Только признания, выбитые часто под пытками. Хотя в XVIII веке пытка считалась легальным и допустимым инструментом следствия, но её применение было, как правило, довольно ограниченным — следствие уже тогда предпочитало опираться на материальные улики.
Так, например, в ходе расследования гибели царевича Дмитрия в далёком 1591 году боярин Василий Шуйский и его коллеги обошлись практически без пыток, но достаточно быстро и подробно восстановили картину событий. Следователи даже умудрились провести аналоги современных судебно-медицинской и материаловедческой экспертиз. По мнению специалистов, итоговый документ их работы во многом удовлетворяет даже современным нормам процессуального права.
Главной фигурой в следствии по делу Алексея стала его любовница крестьянка Ефросинья. Она вернулась в Россию значительно позже царевича (задержка была вызвана беременностью и родами) и сразу же была взята в оборот Тайной канцелярией. Современные исследователи полагают, что так называемые «показания Ефросиньи» были в действительности составлены Петром Толстым. Опытный интриган, он хорошо знал, что должен прочесть царь, чтобы позабыть о своём обещании сыну. Ефросинья очень мало говорит о конкретных фактах — «писал царевич письма и сенаторам, но каким не знает», но очень много — о высказываниях и настроениях Алексея. То есть о том, что практически невозможно проверить. Она сообщала, что царевич желал и ждал смерти отца, говорил о своих многочисленных сторонниках в России (но никого конкретно не называл), верил слухам о мятеже русских войск в свою пользу, писал с неясными целями австрийскому императору и даже шведскому королю, ругал отцовские преобразования и мечтал об отмене многих из них, не забывая упомянуть и о судьбе любимого детища Петра — Санкт-Петербурга.
Ловушка сработала. Алексей, отвечая на опросные пункты отца, назвал конкретные имена и события, но естественным образом умолчал о своих мыслях и чаяниях. Толстой и внушаемый им Пётр оценили это умолчание как утаивание и нераскаяние. Как пишет современный историк, ознакомившись с показаниями Ефросиньи, Пётр увидел царевича «не в образе любящего сына, а в образе человека, воспринимающего отца как личного врага, а его деятельность, то есть преобразовательные начинания, — как никому не нужную затею, с которой он тут же расстанется, как только займёт трон».
Алексей был подвергнут домашнему аресту, а потом заключён в крепость и был вынужден отвечать на вопросы палачей под пытками. Следствие уцепилось за фразу из показаний Ефросиньи «отцу своему смерти желал» и стремилось выудить у царевича признание в этом желании. Дело в том, что, согласно действовавшему тогда законодательству злоумышление на жизнь государя являлось одним из тягчайших преступлений, за которое полагалась только смертная казнь{7}. Обвинение царевича в том, что он утаил от отца «злоумышление» на его жизнь позволяло привлечь его к суду, игнорируя царское прощение.
