Перонизм распространялся, и никто и ничто не могло остановить его.
Э.П.Врагам Эвы, знавшим, насколько в Аргентине велико различие между женой и любовницей, казалось почти необъяснимым, что Перон, теперь, когда он уже практически сидел в президентском кресле, согласился официально оформить их отношения; они пытались объяснить этот брак тем, что она, видимо, поймала его в сети при помощи обмана или упирала на то, что их внебрачная связь может оказаться губительной для его предвыборной кампании, и со слезами на глазах предлагала навсегда оставить его – если только он на ней не женится, само собой. Но прошлые президенты и кандидаты на этот пост не позволяли политическим кампаниям вмешиваться в свою личную жизнь, даже если она не вполне соответствовала условностям. Политическая борьба в Аргентине всегда рядилась в плащ caballero; оппонента можно было называть грабителем, трусом или лжецом, но использовать против него какие-либо вольности, допущенные в частной сфере, считалось недостойным джентльмена – в особенности потому, что здесь практически все были уязвимы. Даже Иригойен, чьи широкие любовные интересы стали притчей во языцех, в политической борьбе от этого отнюдь не страдал. Невоздержанность какого-либо мужчины вряд ли могла стать подходящим поводом для клеветы: Аргентина не была пуританской страной, и мужчина, который позволял себе какие-либо вольности, всего лишь считался мужчиною вдвойне. Не похоже, чтобы Эве потребовалось прибегать к угрозам или лжи, даже если оставить в стороне тот факт, что Перон был сильно увлечен ею.
Просто, когда Перона отправили в Мартин Гарсия, Эва доказала, что она не только полезна ему, но и незаменима, поскольку полковник с большой долей вероятности мог отправиться в ссылку, если бы не те фантастические усилия, которые Эва приложила для его освобождения. Он нуждался в ее стойкости, чтобы маскировать определенную слабость его собственного характера – чрезмерную осторожность. До появления Эвы он всегда работал в тени какой-либо другой фигуры – на самом деле он и после продолжал действовать так же, поскольку в глазах публики главенствующую позицию заняла Эва. Склонность к уверткам – качество, подобающее скорее адвокату, нежели политику, присутствовала в его характере, и в экстренных случаях он склонен был колебаться перед тем, как принять серьезное решение, а кроме того, предпочитал придавать своим самым тираническим актам видимость законности. Возможно, различие между ними состояло в том, что Эва желала лишь признания, тогда как Перон хотел популярности. Она никогда не прикрывалась законностью, и потому он мог списывать на нее самые варварские деяния режима и сохранять для себя видимость достоинства. Но он был так же необходим ей, как и она ему; она не смогла бы пробиться в обществе, где доминировали мужчины, без протекции мужчины, и даже для такой привлекательной и удачливой женщины, как Эва, владеть подобным человеком было столь же лестно, как и всеми теми мехами и драгоценностями, которые она заказывала с такой жадностью. Оба неизменно гордились внешностью друг друга, поскольку она становилась все привлекательней вместе с тем, как к ней приходила удача, и теперь ее можно было признать за женщину поистине красивую – а желанной она всегда умела быть, и никогда в этом не ошибалась. В Аргентине «мужественность» джентльмена стоит на втором месте после его «достоинства», и Перону было чрезвычайно лестно иметь рядом столь красивую и обаятельную молодую женщину, абсолютно преданную (во всяком случае, внешне) ему и его карьере. Как и многие мужчины, которые тайно находятся под влиянием своих подруг, он получал немалое удовольствие от того, как ловко она умела отбрить кого-то другого, хотя временами ему самому приходилось страдать от ее острого язычка; и Эва, вполне осознававшая свое влияние, тешила себя, извлекая из этого немалую пользу. Перон был проницательным политиком и, даже если бы не увлекался Эвой столь сильно, разглядел бы в ней блестящий материал для создания паблисити (поскольку он намеревался искать популярности отнюдь не у олигархов), а кроме того, неоценимого помощника в финансовых аферах, в которые ему, как президенту, вмешиваться не полагалось. Более того, именно в ее неустанном стремлении подстегнуть его к действию, можно было искать корень бед, если дела шли вкривь и вкось. Да, Перон, без сомнения, знал, что сумеет найти Эве хорошее применение; и все же я сомневаюсь, чтобы он понимал, какого джинна выпустил из бутылки.
Но, наверное, сильнее всего их связывала, может быть бессознательно, общность происхождения. Она порождала некое подобие доверия и ощущение, что они – соучастники. Им не приходилось объяснять или оправдывать друг перед другом свои поступки. Вдвоем они могли не церемониться; рядом с Эвой Перону не требовалось думать о манерах или обуздывать свой язык, как это было в его первом, более заурядном браке с хорошенькой маленькой учительницей. А Эва не испытывала по отношению к нему того негодования, какое чувствовала к прежним «приятелям», выше ее по рождению и лучше обеспеченным. Ей не за что было обижаться на возвышение Перона, поскольку оно шло параллельно ее собственному успеху и давало ощущение личного триумфа над врагами; более того, между собой они могли откровенно обсуждать свою победу над обществом. И он, и она домогались этой победы, хотя Перон никогда не выказывал той ненависти, которая руководила деяниями Эвы; и временами он усмирял ее рвение, например приказывал убрать груду рыбы из-под окон оскверненного Жокей-клуба и устраивал ей нагоняй за эту выходку. Они были людьми одного сорта, соратниками и сообщниками, и вместе с ликованием вступили на путь, ведущий, как им казалось, к неограниченному богатству и власти, которые они собирались обрести не только за счет олигархов, ненавидевших выскочек, но и за счет простых людей, столь безоговорочно им поверивших.
После своего триумфального воцарения Перон и Эва взяли отпуск и вернулись из него уже супружеской парой, хотя о свадьбе не было объявлено публично и подробности ее хранились в секрете. Они тут же окунулись в президентскую предвыборную кампанию; и теперь Перон больше не колебался – «люди без пиджаков» сами призвали его, разве не так? Выборы предполагалось провести в начале 1946 года. Поговаривали о кандидатуре полковника Доминго Мерканте в качестве вице-президента – на самом деле обещанный пост вечно ускользал от этого маленького человечка, словно морковка, которую держат перед мордой осла. Он был настолько близок с Эвой и Пероном, что порой о них говорили как о триумвирате, хотя в действительности Мерканте никогда не позволяли занять позицию, которая могла бы случайно или намеренно привести его на трон. Неожиданно Перон избрал себе в помощники симпатичного пожилого Ортенсио Кихано, до тех пор совершенно неизвестного в политических кругах; он был родственником Веласко, которого Перон восстановил в должности шефа полиции, и обладал счастливой внешностью престарелого государственного деятеля, чье достоинство не сломили ни годы, ни опыт.
