Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Почти в то же время от доноса агента пострадал житель Петербурга Александр Гибаль. Из написанного по-французски очень пространного и очень безграмотного доноса, поданного в III Отделение анонимным агентом и претендующего на дословную передачу подслушанного разговора, следовало, что 18 сентября 1830 года после концерта оперной певицы Зонтаг некто Гибаль отправился в ресторацию Палкина (в доносе Balkin) и там рассказывал о беспорядках в Европе, которые наверняка докатятся и до России, потому что поляки в Варшаве ненавидят русских. Завершив пересказ предосудительных речей Гибаля, агент заключал: «Все это обычные речи французских болтунов, взросших на биваках. ‹…› Сами по себе они не опасны, но могут невольно повредить неопытному юношеству ‹…› Желательно, чтобы такие люди покидали страну навсегда». Бенкендорф согласился со своим агентом; на сопроводительной записке к доносу он сообщил императору: «Разговор этот состоялся между ним и одним из моих людей, которого я знаю за человека правдивого; этого Гибаля хорошо бы выслать; мне известно, что он личность неблагонадежная», а император сделал на полях помету, утверждающую предложение главноначальствующего III Отделением: «Выслать». От высылки из России Александра Богдановича Гибаля спасло лишь то, что он, как довольно скоро выяснили в III Отделении, несмотря на французскую фамилию, был российским подданным; однако за разговорчивость он все-таки поплатился высылкой из Петербурга в Оренбург.
А вот другой француз по рождению, Альфонс Жобар, хотя с семнадцатилетнего возраста жил на территории Российской империи и занимался здесь преподаванием в высших учебных заведениях, в российское подданство не вступил – и вследствие конфликтов с попечителем Казанского учебного округа М. Л. Магницким, а затем с министром народного просвещения С. С. Уваровым в 1836 году был выслан из России с воспрещением возвращаться обратно. Российские власти, не желая судить Жобара уголовным судом, объявили его сумасшедшим, но строптивый профессор в ответ потребовал медицинского освидетельствования и получил документ о том, что не безумен. Перипетии борьбы француза против российских властей изложены в статье М. Б. Велижева «Петр Чаадаев и Альфонс Жобар», к которой я и отсылаю читателей; для меня здесь важно различие в обхождении с французами разного подданства: один француз отправился искупать свою вину в Оренбург, а другой – в чужие края, потому что оставался французом не только по рождению, но и по документам.
Под подозрением находились «по умолчанию» все французы, но особенно подозрительны казались властям французские учителя. От французов, утверждали автора отчета III Отделения за 1834 год, пошло «то безнравие и то вольнодумство, которые были главнейшими причинами происшедшей в конце XVIII столетия во Франции революции»; от французских наставников, из которых «многие были люди весьма достойные, но далеко не все», юношество приобретает «образование, чуждое национальности». Одним из способов отсеивания учителей недостаточно благонадежных казались властям экзамены для приезжих иностранцев-учителей. Они были декретированы еще указом Елизаветы Петровны в 1757 году, а в последующие царствования законодатели регулярно возвращались к этому требованию. В александровское царствование 19 января 1812 года было принято постановление Министерства народного просвещения, предписывавшее иностранным учителям получать письменные свидетельства о способностях и знаниях от российского училищного начальства.
При Николае I требования постоянно ужесточались. Устав учебных заведений 1828 года повторял положение о том, что иностранные учителя обязаны получать аттестации от российского начальства. Впечатления одного из французов, проходивших «испытание» для получения такой аттестации, приведены ниже, в главе пятой; впрочем, герой этой главы, Луи Парис, отнесся к экзамену весьма легкомысленно и даже пренебрежительно. 12 июня 1831 года было издано Дополнительное постановление к Уставу учебных заведений 1828 года, составленное на основе именного указа Николая I, данного министру народного просвещения. Согласно этому документу, представители дипломатических миссий, засвидетельствовав паспорт иностранца, собирающегося в Россию с намерением заняться педагогической деятельностью, были обязаны сообщать об этом в российское Министерство народного просвещения, а чиновники министерства – предупреждать попечителя того учебного округа, куда направлялся иностранец. Свидетельства – не о знаниях, а о благонравии и благочестии – должны были предъявлять даже иностранные «мамки и дядьки». Право открыть частный пансион имел лишь тот иностранец, который прожил в России не меньше пяти лет.
Следующим этапом ужесточения требований к иностранным учителям стало принятие 1 июля 1834 года «Положения о домашних наставниках и учителях». Оно гласило, что учреждаются звания домашних наставников, учителей и учительниц и право исполнять эти должности имеет лишь получивший такое звание; наставники отличались от учителей тем, что окончили курс в высшем учебном заведении. Желающие стать учителями и учительницами обязаны были представить определенный набор бумаг и сдать экзамен, устный и письменный. Российские подданные также должны были проходить испытания, однако они в случае благоприятного исхода получали преимущества, на которые иностранцы претендовать не могли, в частности считались состоящими на действительной службе по ведомству Министерства народного просвещения. От иностранцев для допуска к экзамену требовались документы о крещении, справка о причастии или, для протестантов, свидетельство о конфирмации, аттестат иностранного учебного заведения и свидетельство о благонадежности от заграничной русской миссии. Иностранцы, уже давно проживавшие в России, обязаны были представить одобрительные отзывы о поведении и нравственных качествах от местного начальства и от «благонадежных лиц, которым они в сем отношении известны». Получение аттестата на право обучать в частных домах обходилось наставникам в 50 рублей ассигнациями, а учителям и учительницам – в 40. Предусмотрен был контроль над педагогами, уже прошедшими испытания и приступившими к работе: ежегодно они были обязаны представлять директорам училищ «отчеты в своих трудах и занятиях, отнюдь не упоминая в донесениях сего рода ничего относящегося к семейственным обстоятельствам домов, в коих они находятся»; от директоров училищ информация поступала к попечителю учебного округа, а от него – к министру народного просвещения. Кроме того, педагоги ежегодно должны были предоставлять одобрительные свидетельства о себе от уездных предводителей дворянства и от «лиц, у коих исполняют обязанность своего звания».
«Положение» 1834 года вводило карательные санкции: с учителей без свидетельств (впрочем, не только с иностранных, но и с русских) взимался штраф в 250 рублей, и такую же сумму обязаны были выплатить родители, которые их наняли, а при вторичном нарушении иностранцев было предписано высылать за границу. Иностранцев, которые не смогли сдать экзамен, также отсылали назад на родину; впрочем, число их было сравнительно небольшим: так, в 1838 году из 84 только четверо были признаны негодными и отправлены домой.
Перечень требуемых бумаг стал еще длиннее после 1 марта 1846 года, когда было издано «Положение о специальных испытаниях по Министерству народного просвещения»: теперь все испытуемые были обязаны представлять еще справку из церкви, свидетельство о жительстве от квартального надзирателя и два свидетельства о благонадежности от российских подданных.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
