Действительно, ажурное здание было поставлено там, где склон круто уходил вниз, и мавзолей как бы повисал в пустоте…
— Иногда здесь ночами горит свет внутри, — продолжал Мартин. — Почему — не спрашивайте. Не знаю. И никто не знает.
— Что же ты в таких случаях делаешь?
— А что я могу? Докладываю по команде. Пишу отчеты. Подчеркиваю самые важные события.
— И что же?
— И все. Я не знаю, что они днями делают — может, и проверяют что-то… Но свет горит иногда. Неровный такой, мерцающий.
— А много тут, на кладбище, такого, что выглядит… странным?
— Что вы имеете в виду?
— Ну вот ты мне говорил в нашей первой беседе, что иногда здесь по ночам происходят странные вещи.
— Ну да, происходят. Месяц назад я ночью отловил одного внизу, у маленькой церкви. Там есть такой уголок уединения, он там молился… В церкви Святой Энн — мы ее пять минут назад проезжали, помните? — она на холме, в стороне от дороги, — ночью раздаются странные звуки. Как будто рыдает кто-то. И с электричеством там постоянные неполадки. Наблюдаю ночью вспышки — как будто короткое замыкание. Страшновато… Честно вам скажу — я туда даже стараюсь, когда темно, не подходить. Проклятое место. Что еще? Была одна дама — она предлагала нашему командиру, Эрику, отдаться ему прямо перед саркофагом Майкла Диксона — только за то, чтобы он ее туда пустил, посмотреть.
— А Эрик здесь ночами часто бывает?
— Редко… Раз в три-четыре недели он мне дает отгул и сам дежурит. Он знает, что я все точно докладываю, но хочет, как он выражается, «держать руку на пульсе» ночной жизни парка… Но на самом деле тут бывают «спецвызовы № 1 —транзит». И обычно он ими занимается. Другим начальство это не доверяет…
— Ага… Это и есть, наверное, западная стена? Вон, где дома?
— Честно — я в частях света не волоку. Но здесь кладбище ближе всего подходит к городским строениям — если вы это имели в виду.
— Поезжай очень медленно.
Да, отмечал про себя Лайон, это то самое место. Вон плакат, предлагающий квартиры в этих домах, вон балкон, а на нем кто-то курит… Крис, наверное. Но общаться с ним Лайону сейчас не хотелось. Вот здесь Чашу передали через забор. Надо завтра узнать у Глетчера, что удалось нарыть его ребятам.
— Еще один круг на той же скорости, — попросил Лайон Мартина.
* * *
Эта ночь выдалась у Леонаса Петкунаса беспокойной. Он ушел из общей спальни — впрочем, они с Лизеттой давно уже спали рядом, но не вместе, заперся в своем кабинете, ходил из угла в угол, курил одну за другой крепкий солдатский «Кэмел» без фильтра — и думал, вспоминал…
Где же все пошло не так? Где он, Леонас Петкунас, прокололся?
…Да, тот вечер в «Четырех сезонах» в смокинге, который был тесноват в плечах, и с галстуком-бабочкой, который Петкунас ненавидел, — тот вечер Леонас запомнил навсегда. Потому что этот вечер мог стать поворотным пунктом в его жизни. В конце концов, говорил сам себе Лео, разве он не заслужил ту жизнь, о которой мечтал? Жизнь достойную, без забот о куске хлеба насущного, о будущей пенсии и сильной, не копеечной, медицинской страховке? Да, у него и сейчас все это есть, но есть все в пределах очень ограниченных — а рядом с ним люди, которые ни в чем себе не отказывают. Вот они! Почему бы и ему, Леонасу Петкунасу, не пожить остаток жизни так, как хочется?
Петкунас верил в чудеса. То есть он верил в то, что трудиться надо много и честно, но также знал, что честным трудом на ту жизнь, вести которую он втайне хотел, не заработаешь, и вот он ждал, ждал и надеялся. Он никому не говорил об этой надежде, он даже себе не признавался, что ждет поворота к лучшему. Откуда ждет? Чего именно? Петкунас не мог ответить на эти вопросы, но внутри себя был совершенно готов к тому, что этот поворот произойдет.
И потому, сидя напротив Грега Ставиского тогда, в роскошном ресторане, проклиная неудобный смокинг и «бабочку», Лео тем не менее, услышав предложение Ставиского — участвовать в похищении из музея «Изумрудных Лугов» антиохийской Чаши, испытал не сомнения, не замешательство, а восторг. Вот, оказывается, какой сюрприз готовило ему небо! Вот чего он ждал годами, расхаживая взад и вперед по самолету Рональда Рейгана, проходя на Стрипе в Лас-Вегасе по участку самых престижных отелей, — вот о чем он втайне мечтал.
Конечно, понимал Петкунас, даже если план Грега удастся — на уровень его, Леонаса, мечтаний ему не выйти. Но все равно — это будет прорыв, недостижимый в его обычной жизни. О возможности провала Петкунас всерьез не думал. И вовсе не потому, что был он такой отчаянный сорви-голова, которому все нипочем. Напротив, рассудительность и трезвость не оставляли Петкунаса ни на минуту — да, собственно, Грег ему и сказал в открытую, что рассчитывает на его, Леонаса, профессионализм в отключении сигнализации и вообще во всем том, для чего нужны умелые руки. Чашу надо будет после изъятия (так выразился Грег) хранить у Петкунаса дома, освободить от нелепого футляра и подготовить к отправке.
Отправка — точнее, реализация Чаши, этот вопрос задал Ставискому Петкунас в числе самых первых. И получил уверенный исчерпывающий ответ, что Ставиский имеет дело не со скупщиками произведений искусства, пусть даже уникальных. А с конкретным заказчиком, который поместит антиохийский Потир (так, оказывается, официально по-церковному называлась Чаша), да, поместит этот Потир в свою домашнюю коллекцию, и его никто никогда из широкой публики не увидит… Ну разве что через много лет… Когда уже будут другие поколения. А другие поколения Петкунаса не интересовали.
А еще рассказал ему Грег под строгим секретом, что это не первая его сделка подобного рода. И что предыдущие прошли успешно — и эта пройдет, как надо.
Ставиский был человеком, как теперь принято говорить, харизматичным. То есть умел заражать слушателя своими идеями и энергией. К тому же по опыту предыдущего общения Леонас убедился, что Ставиский — не болтун и не трепло. В деловых кругах его уважали — иначе как бы он помог Петкунасу с заказами? Он, Ставиский, явно преуспевал. Среди его знакомых были сенаторы и конгрессмены, видные адвокаты, модные врачи… При всем том, отмечал про себя Петкунас, он старался держаться в тени — не любил давать интервью, избегал репортеров, не искал популярности и известности. Петкунасу и эта черта его знакомца нравилась, потому что, несмотря на любовь американцев к «паблисити», самые удачные сделки и самые важные переговоры, как он знал по собственному опыту и по рассказам тех, с кем контачил, всегда оставались в тени. Нет необходимости, чтобы общество знало о каждом твоем шаге…
Все это, вместе взятое, привело к тому, что Петкунас всерьез загорелся идеей Грега. Причем вопроса, участвовать или не участвовать, у него не было. Был вопрос — как принести партнеру (и себе самому, разумеется) максимальную пользу. Петкунас сам себе поражался — откуда у него, всегда трезвого и рассудительного, появилось вдруг такое предчувствие удачи, которое несло его, как на крыльях. И он чуть не ежедневно напоминал себе старую преферансную поговорку: «Купил две взятки — закажи на одну меньше».
