– Доброе утро, доченька, с днем рождения тебя. Я тебя люблю.
– И тебя тоже с днем рождения. Я тебя тоже люблю, а где мой подарок?
– Подарок будет после завтрака, а еще лучше – на даче.
– А сейчас?
– А сейчас умываться, завтракать, убирать постельку. – Нет, у меня же день рождения, кто в день рождения умывается?
– Ну, большие девочки как раз в день рождения умываются особенно хорошо, чтобы быть еще красивее.
Полина недоверчиво посмотрела на Наталью. – Ты правду говоришь?
– Взрослые всегда говорят правду, – отрезала Наталья и откинула одеяло.
Надо вставать. На часах было шесть часов пятнадцать минут. Кошмар! Уснуть удалось только под утро. Столько всего навалилось! Ночью позвонила Машка – ей-то что, она все равно на дежурстве – и плачущим голосом начала рассказывать, как ей сегодня досталось от заведующего, который придрался к листу назначения больного Иванова. Наталья слушала Машку и улыбалась. Она всегда так выражалась: «больной Иванов, больная Петрова», а больной Иванов на самом деле был малюсеньким мальчишечкой, который лежал себе в кювезе и набирал вес. Родился-то он совсем крошкой, всего шестьсот граммов, а сейчас уже весит семьсот семнадцать, того глядишь, и целый килограмм наберет. Вставлять ремарки в Машкину речь было не обязательно, надо было только слушать. Иногда Наталья просто клала трубку рядом, а сама занималась делами. Машка всегда рассказывала «с подробностями», поэтому кое-что можно было пропустить. Хотя вчера, то есть сегодня ночью, Машка, поохав насчет назначений, вдруг перешла с плачущего тона на боевой и рассказала, как пропали наркотики. В восемь часов утра старшая сестра стала проверять сейф с сильнодействующими и наркотическими средствами, которые получила накануне на все праздничные дни. Сложность заключалась в том, что в сейф было положено не обычное количество этих самых наркотиков, а двойное, с расчетом на непредвиденные обстоятельства, которые всегда могут возникнуть в праздники. Это все знают, даже не имеющие отношения к медицине. В праздники дежурит усиленная бригада, ведущие хирурги «взрослых» больниц всегда начеку, особенно не пьют, потому что в любой момент коллегам может потребоваться их помощь. В детских больницах к праздникам относятся проще, хотя тоже бдят, вот и наркотиков больше выдают. Но старшая до сейфа не дошла, потому что ее окликнула фармаколог больницы и попросила проверить, хватит ли на праздники антибиотиков и не надо ли выдать еще. Пока это все выясняли, сейф неоднократно открывали дежурные сестры, которые пришли на смену: брали остродефицитные и дорогостоящие препараты для лечения «своих» больных. Короче, к девяти часам, когда старшая открыла сейф, наркотиков – всего запаса – уже не было, хотя она это не сразу поняла, потому что коробки стояли на месте, только без ампул. Кто-то вынул ампулы из коробок и стибрил, а коробки для маскировки оставил. Вместе со старшей сестрой к сейфу подошла дежурная медсестра, которой надо было развести реланиум для микроструйного введения. Она достала пустую коробку, тут-то все и выяснилось. У старшей случилось повышенное давление, и ее спасали всей бригадой. Некоторое время надеялись, что наркотики найдутся, искали в другом сейфе, считали, сколько ампул вчера потратили, но бесполезно. Наркотики исчезли. То есть, строго говоря, там были не сплошь наркотики, а еще и сильнодействующие препараты, но для краткости их всегда называли одним понятным словом, подчеркивая опасную важность. На самом деле возиться с ними никто не любил. Одно-единственное введение седативного препарата для снятия, предположим, судорожной готовности у ребенка вызывало целый ряд действий. Сначала дежурный врач, причем не любой, а только имеющий специальный допуск к работе с наркотическими веществами, делал назначение в листе назначений ребенка. Потом он же записывал в истории болезни, с какой целью, в какое время и в какой дозе вводился препарат. Затем в специальном бланке опять же врач записывал то же самое, что в истории болезни, только по графам. Медицинская сестра писала на другом бланке, что она ввела этот препарат ребенку (время, доза, роспись) и давала этот лист врачу на подпись. Еще был специальный журнал учета наркотиков, куда медицинская сестра делала еще одну соответствующую запись, а потом они с врачом дружно расписывались. И это еще не все. Утром после окончания смены врач шел к начмеду и сдавал пустые ампулы, опять же расписываясь в еще одном, наверное, самом главном, журнале, записи в котором делал сам начмед. Уф! Это что касается врачебного учета, а ведь есть еще сестринский: прием, учет, списание, отчетность и прочее, и прочее, и прочее. В медицине вообще хватает бумажной работы, и не дай Бог ее сделать небрежно: сразу следуют штрафные санкции, причем достаточно серьезные, по крайней мере, в материальном плане.
Машка продолжала свой рассказ, и вдруг Наталья уловила изменение интонации и начала прислушиваться.
– Ну и, в общем, я ему сказала, что никто из постоянных работников этого сделать не мог, потому что за столько лет никогда ничего подобного не случалось. Ты меня слушаешь или уже уснула? – вдруг заорала Машка, и Наталья вздрогнула.
– Слушаю, конечно, очень интересно. А тебя-то по какому поводу вызывали, ты же к сейфу не подходишь?
– Всех вызывали. Следователь такой… – Машка задумалась, видимо, подбирая слово поточнее, – противный: усы как палки, а на голове лысину носит. Представляешь?
– Красота, наверное.
– И одеколон у него такой, – Машка опять задумалась, – сексуальный.
– Господи, Маш, давай уже по делу, а то спать хочется.
– Зачем тебе спать, у тебя еще завтра и послезавтра выходные, выспишься.
Вот и выспалась. Две бессонные ночи – это круто. Когда погибли ее родные, Наталья вообще не могла спать. Она сидела целыми днями на стуле в спальне и раскачивалась из стороны в сторону. С Полиной возилась Машка. Жизнь к Наталье возвращалась долго, почти год. Она машинально ходила в институт, сдавала сессию, ездила в положенные дни на кладбище, растила Полину, водила ее в поликлинику на ежемесячные осмотры – все на автомате, практически без чувств и мыслей. Ее навещали однокурсники, братья бывали каждый день: Толя привозил продукты, Саша гулял с Полиной, отчитывал няню за непедагогичные методы воспитания, помогал Наталье с учебой. Потом Наталья неожиданно получила из Большого театра Ольгину зарплату почти за два года. Это были огромные деньги. Она сразу предложила их Анатолию, потому что понимала, что он ее практически содержал: платил за квартиру, давал деньги на одежду, оплачивал няню. Анатолий категорически отказался. Тогда Наталья положила эти деньги на имя Полины в банк, и они стали жить на проценты с этого вклада. Почему Ольга не получила эти деньги сама, Наталья так и не узнала.
Ольга работала в Большом театре, исполняла сольные партии в главных оперных постановках уже пять лет. После премьеры в театре оперетты ее заметил главный режиссер Большого и пригласил к себе. Ольга, не раздумывая, перешла в главный театр страны и ни разу об этом не пожалела. Сразу появились деньги, поклонники, быстро пришла слава. Появились хвалебные статьи в музыкальных, а затем гламурных журналах. Ее стали приглашать в зарубежные оперные театры, и за год до своей гибели она спела несколько партий в знаменитом Ла Скала. Родители купались в лучах ее славы, собирались переезжать в Москву. Но папа не мог оставить свой бизнес, а мама – свою больницу. Ольга посылала им билеты на все премьеры, они прилетали на один-два дня и были счастливы.
