Молодой лев опустил голову. Мальчик чувствовал, что он еще не смирился. Он определенно был более эмоционален, чем старший товарищ. Львицы лежали на полу, безразлично вылизывая передние лапы. Возможно, их безразличие было наигранным, а возможно, у них и впрямь не осталось сил. Маленькая львица сидела рядом с матерью, плотно сжав клыкастые челюсти. Казалось, она сдерживалась изо всех сил, чтобы ничего не ляпнуть.
— Простите, — покаянно попросил Чарли. — Я не хотел вас расстроить.
— Ну что ты, мы ничуть не огорчились, — ответил старый лев. — В этом как раз все дело. Мы должны бы расстроиться, разозлиться, прийти в ярость. Мы должны были бы рычать, бросаться на прутья клетки. Вырываться, строить планы побега, пытаться их осуществить… Но мы ничего не предпринимаем. Мы просто сидим здесь…
Лев отвернулся, не в силах скрыть стыд. Остальные львы тоже старались не глядеть мальчику в глаза. Чарли почувствовал, как к горлу подступает тяжелый ком.
Тишину нарушили шаги Маккомо. Львы одновременно вздрогнули. Старший самец нехотя отошел к дальней стене.
Молодой лев потянулся к Чарли и ткнулся мокрым носом в ладонь мальчика.
— Приходи попозже, — прошептал он. — Приходи попозже. Я все тебе расскажу.
Глава десятая
Остаток утра Маккомо посвящал юного помощника в тонкости управления сложным дверным механизмом. Мальчик вникал в запутанную систему клеток, замков, рычагов и решеток.
— Тебе, наверное, кажется, что львы ненавидят меня? — спросил Маккомо, раскуривая очередную ароматную сигару. — А еще тебе кажется, что я ненавижу львов… Это только видимость. На самом деле мы очень привязаны друг к другу. Можно даже сказать, они любят меня.
Любят? Да неужели? Чарли вовсе не был в этом уверен.
Львов кормили каждые два дня. Чарли носил им еду из огромного корабельного холодильника, который занимал целую комнату. Там хранилась провизия для команды и цирковых артистов — как двуногих, так и четвероногих. Еще мальчик следил за тем, чтобы в поилку к хищникам наливали свежую воду. Каждый день в нее добавляли какие-то лекарства. Лекарство Маккомо приносил сам. После того как львы принимали снадобье, дрессировщик плотно заворачивался в свой алый плащ и ложился возле клетки. Он курил длинные сигары и напевал что-то на неизвестном Чарли языке.
Мальчик и молодой лев то и дело переглядывались. Они не могли поговорить, ведь Маккомо находился очень близко. Надо было ждать. Но сколько?
Пение дрессировщика напомнило Чарли о той прекрасной музыке, что так поразила его в первый раз на корабле. Поскольку возможности переговорить со львами все равно не представлялось, мальчик решил найти мадам Барбю или Пируэт, чтобы расспросить их. По крайней мере, одним вопросом стало бы меньше. К сожалению, бородатая женщина была занята — она брила ноги, а гимнастка, как оказалось, репетировала на арене. Беспокоить ее явно не стоило. Чарли спустился в подсобку. Однако Джулиус тоже не смог помочь. Его отец потянул ногу на репетиции, и теперь сын должен был прикладывать к поврежденной ноге папаши-клоуна лед, чтобы до приезда в Париж все зажило.
— Так когда же мы приплывем? — поинтересовался Чарли.
Признаться, он был удивлен, что циркачи уже думают о прибытии. Они плыли три дня, но земля не показалась даже на горизонте. Странно, что Франция так далеко.
— Не удивляйся, мы плывем прямо по середине пролива, — ответил Джулиус. — Если бы мы шли вдоль берега, люди бы выбегали на пристани, махали руками и шумели. Они всегда просят нас остаться и дать представление. А когда обезьяны слышат шум, то начинают нервничать, прыгать и громко кричать. Представляешь, каково это? Теперь мы плаваем только в открытом море. Франция как раз по левому борту. Сегодня днем пройдем мимо Гавра и поднимемся по Сене. Завтра ночью минуем Руан. Лучше расспроси матросов — им виднее.
Как бы там ни было, Джулиус не мог ни на шаг отойти от отца.
— Спроси Ганса, — посоветовал он товарищу. — Он тебе все покажет.
Чарли отыскал Ганса в загоне ученого поросенка. Мальчик, как обычно грязный, одной рукой держал бисквит, а другой гладил маленького юркого котенка.
— Не такой уж этот поросенок ученый, — пожаловался Ганс. — Вот во Франции есть ученая лошадка, так она уравнения решает. А этот хрюндель знает только умножение и деление. Ну, сложение с вычитанием даже не в счет…
— Не понимаю, как поросенок может складывать или умножать? — невольно выпалил Чарли. — А лошадь? В смысле… это и людям-то не просто дается. Как же животные справляются с математикой?
Ганс медленно поднял голову. В его взгляде явственно читалось восхищение. Казалось, мальчик невероятно обрадовался, услышав, как Чарли задал этот вопрос.
— Не понимаешь? — переспросил он. — Ну, я не могу ответить. Пока не могу. Придется тебе подождать. Вот посмотришь представление и все поймешь. Поросенок очень даже может разбираться в математике.
Ашанти перевел взгляд на поросенка. Тот привольно развалился в самой грязной куче отбросов и довольно похрюкивал, полуприкрыв розоватые веки. Ученостью тут и не пахло.
С другой стороны, разве, глядя на Чарли, можно было бы предположить, что он умеет разговаривать с кошками?
Интересно, а поросята о чем-нибудь разговаривают? Хотя, увидев ученого поросенка, трудно понять, есть ему что сказать или нет. Ганс наклонился к питомцу и поскреб его промеж ушей. Поросенок шумно всхрапнул от удовольствия.
Чарли разочарованно покачал головой.
— Расскажи-ка мне лучше про музыку, — попросил он. — Когда меня подняли на борт, я слышал необыкновенную мелодию. Она и пела, и звучала скрипкой, и ухала тарелками. Было немного похоже на аккордеон, но все же не то…
— Вот ты о чем, — отозвался Ганс. — Это каллиопа.
— Калли… что? — не понял мальчик.
— Каллиопа, — повторил Ганс.
— Понятно, — сказал Чарли, хотя ничего ему не было понятно.
— Что-то вроде органа, — пояснил маленький дрессировщик. — Просто потрясающая штука. Хочешь на нее взглянуть? Пойдем!
Мальчишки вышли на палубу. Впереди шагал Ганс, прижимая к груди котенка. За ним семенил Чарли, стараясь не отстать.
— Эй, вы! Поосторожнее! — воскликнул матрос, когда мальчики проскользнули мимо, чуть не смешав ровные бухты каната.
— Извините! — бросил Чарли через плечо.
Ганс завернул за угол и отворил неприметную дверцу. Коридор уходил в глубь корабля. Странно, но его не отделали так, как все парадные проходы. Не было деревянных панелей и тяжелых занавесей. Однако не было и грязи служебных переходов. В коридоре не пахло шерстью и пометом животных, только почему-то казалось очень жарко. И с каждым шагом становилось все жарче. Уши терзал ровно нарастающий гул.
— Мы прямо над мотором, — пояснил Ганс.
Ему пришлось почти кричать, чтобы приятель его услышал.
