Эй, гой-я, гой, Над тропой склонилась... С растроганной улыбкой он разглядывал своих друзей, ожидая, что после долгой разлуки они встретят его ликующими возгласами, побросают все дела, кинутся ему на шею, пустятся в пляс... Не тут-то было. Пылемёт юркнул под землю, Чутьчутик громко защёлкал ножницами, а Уборщик включил свой оглушительно ревущий пылесос.
— Вы что, своих не узнаёте? — в голосе Трусишки прозвучала легкая обила.
— Вроде бы ты кого-то напоминаешь... — отозвался Уборщик и повернулся к нему спиной, пытаясь протиснуть шланг пылесоса сквозь густое переплетение дубовых корней.
— Чу-чу-чур без дураков, — не слишком приветливо откликнулся с верхушки дерева Чутьчутик. — Нам всё известно, слухом земля полнится.
— Что за чушь ты несёшь?
Пылемёт вынырнул из-за кучки вырытой земли и, не поднимая глаз, сурово бросил:
— Мы знаем, что ты записался в чудовища. Стало быть, ты и есть чудовище. Велишь — принесём тебе свои поздравления, но провести тебе нас не удастся. Мы видим то, что видим.
— Что же вы видите?
— Чу-чу-чудеса в решете. Ничего не видим...
— Значит, вступительные экзамены ты сдал на все пятерки, — подытожил разговор Пылемёт. — И теперь заделался чудищем такого высокого разряда, что по тебе и не видно, кто ты есть. Точь-в-точь как Странник! — И с этими словами он скрылся за бугорком.
— Нет, — тряхнул головой Трусишка, — я не вступил в их ряды. Зато они, судя по всему, на вас наступили.
Повернувшись к приятелям спиной, он направился к своему дуплу и тут увидел не поддающееся классификации зубчатохвостое чудище, которое блаженно развалилось на хлопьях сажи. Трусишку охватило чувство, какого он отродясь никогда не испытывал: ярость. И он произнёс слова, каких никогда не произносил.
Слова сокрушительные, судьбоносные. В будущем, составляя историю Рощи, Последнего Оплота Свободы, летописцы занесут их на скрижали золотыми письменами.
— Хватит, натерпелись!
Да-да, именно так он и сказал! И это было лишь начало.
— Ты по какому праву без спроса в мой дом забрался? Лежит себе, полёживает, лежебока окаянный!
Чудище от неожиданности аж глаза закатило, а Трусишка всё не унимался.
— Слышишь, что говорю? А ну, пошёл вон!
Любитель валяться в саже хотел было огрызнуться, но даже пасть раскрыть не успел.
— Небось думаешь, испугаюсь до смерти какого-то чумазого чучела? Видали мы чудиков почуднее тебя! И не с такими справлялись. Давай, чеши отсюда, не то тебе живо твой зубчатый хвост расчешу!
Чудище не стало ждать, покуда его окончательно расчихвостят. Поджало свой зубчатый хвост и мигом убралось из Рощицы.
Пылемёт и Чутьчутик, побросав свои опостылевшие занятия, во все глаза наблюдали за происходящим.
А Трусишка вдруг углядел на дереве новую табличку.
— «Территория Террора»? Что ещё за новости? Это место испокон веков называлось «Простор Волшебства» и впредь так будет называться! — с этими словами он сорвал с дерева табличку.
— Нет! в ужасе вскричал Пылемёт. — Не надо!
— Не делай этого! — у Уборщика тряслись руки-ноги.
— Ну, теперь нам достанется по первое чи-чи- число, — захныкал Чутьчутик.
Однако остановить Трусишку было невозможно.
— А это что такое? «Тропа Тревоги и Трепета»! «Просека Усекновения Непокорных Голов»! «Спуск в Никуда»! Долой их все! — отдирая одну за другой таблички, Трусишка бросал их наземь.
Притихшие обитатели Рощи замерли в сторонке.
Тут на поляне приземлился четырёххвостый урод с огромными, со сковородку, ушами — этот повадился являться сюда каждый день и запугивать обитателей, чтобы приучить их к новому порядку. Однако едва успел он коснуться земли, как Трусишка обрушился на него громовым голосом:
— Зачем пожаловал?! Хочешь, чтобы я заплёл в косу все твои четыре хвоста? А может, зажарить яичницу на твоих ушах-сковородках? Долой отсюда, убирайся вон!
От столь неожиданного приёма чудище окаменело.
Чутьчутик, вдруг расхрабрившись, запустил в него табличкой с надписью «Проход для Ползучих Гадов».
Четырёххвостый в полной оторопи опрокинулся на спину, после чего счёл за благо, повизгивая, убраться прочь.
— Ату его! — крикнул ему вслед Чутьчутик и принялся усердно обрабатывать сорванные таблички.
— Геть! — Пылемёт крошил таблички в щепки и опилки.
— Эгей! — Уборщик, орудуя пылесосом, завершил работу, чтоб даже следа от мерзопакостных надписей не осталось.
Лупоглазая Трескучка, совершая свой привычный разведывательный полёт, должно быть, заподозрил неладное. Потрескивая перепончатыми крыльями, опустился над Рощей пониже и усиленно завращал глазищами.
Трусишка сложил ладони рупором и прокричал, обращаясь к нему:
— Перестань тарахтеть, иначе не услышишь то, что я хочу тебе сказать!
Оглушённый собственной трескотней, Трескучка и впрямь не разобрал ни слова. Он поубавил шума и свесил свои большущие, как лопаты, уши, поросшие густой шерстью.
И тогда Трусишка громко, внятно произнес:
— Я тебя не боюсь, слышишь? Я БОЛЬШЕ НИКОГО НЕ БОЮСЬ!
Расквохтавшись, будто всполошённая курица, Трескучка повернул восвояси, с такой отчаянной скоростью вращая глазищами, что у него аж голова кругом пошла. А по Роще разносился торжествующий крик:
— Я БОЛЬШЕ НИКОГО НЕ БОЮСЬ!
Затем наступила тишина, отнюдь не похожая на затишье в страхе перед чудовищами. Тишина привычная, уютная, исполненная хорошо знакомых шумов и звуков: шелестом листвы, нежным шорохом шелковистой травки, щебетом птиц. Тишина. Тишина. Тишина.
