Лешка был младше Чибисова, как и большинство сокурсников, поскольку в институт попал сразу после школы. Разница в четыре года в этом возрасте еще ощущалась, но уже не была непреодолимым препятствием для равноправных отношений.
Они вышли во двор, затем на улицу и направились к метро через сплетения московских переулков и дворов.
– Давай прогуляемся, – предложил Лешка, – погода какая, прямо лето!
– Можно, – согласился Чибисов.
Они дружно взяли левее, поскольку уже не нужно было идти к станции метро, и дворами вышли на Спартаковскую, по которой и зашагали к центру, к площади Ногина. Этот маршрут был не нов, они частенько шагали вот так почти час и болтали обо всем на свете. Инициатором обычно бывал Лешка, которому нужно было обсудить какую-нибудь житейскую ситуацию. Он знал, что его выслушают, не будут смеяться, что бы он ни рассказал, и, если возможно, дадут добрый совет.
Валька предположил, что и в этот раз приятелю нужно поведать ему какую-то историю. И не ошибся. Шелепин познакомился с очередной девушкой. Она производила впечатление очень юной и совершенно неопытной, но в первый же вечер попросила обнять ее и поцеловать.
– Нет, понимаешь, я бы, конечно, ее и так поцеловал, но она сама попросила, почти приказала. Разве это нормально, когда девушка просит с собой что-то делать. По-моему, все должно происходить без слов, – возбужденно говорил Лешка. – А на вид такая вся… ну просто невинный ангел.
– Ну, все от ситуации зависит и от того, как просят, – ответил Чибисов, – что я тебе могу сказать, если я при этом не присутствовал и девушку твою не видел ни разу, – не знаю, что она за человек.
– Да при чем здесь ситуация, вот скажи, у тебя была хоть одна девушка, которая сама тебе сказала: «Валя, я хочу, чтобы ты меня поцеловал».
Валька непроизвольно вздрогнул и напрягся, но через секунду овладел собой и ответил:
– Была. Только это была такая девушка… удивительная… и ситуация такая сложилась, что это было нормально.
– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, и вообще, почему я все узнаю последний? – притворно расстроился Лешка.
Валька вздохнул:
– Ты же о своем хотел поговорить.
– Так это и будет о моем. Расскажешь свою историю, я смогу сравнить, подумать и принять правильное решение. Ты же не хочешь сказать, что я думать не умею?
О нет, такое Чибисову даже в голову не приходило. Лешка был очень умный парень, слегка избалованный папиными возможностями, но лишь слегка. Кроме умной головы, он обладал еще доброй и легко ранимой душой, что старался тщательно скрывать при помощи напускного цинизма и грубости. И ему удавалось прекрасно дурачить ребят их группы, кроме, пожалуй, двоих: Вальки Чибисова и их сокурсницы Лины.
– Леха, идти осталось минут двадцать, я не успею все рассказать – история длинная, если коротко, то будет непонятно.
– Ты хоть начни, а то давай в «Шоколадницу» зайдем. Пятница же сегодня – куда спешить. У меня денег хватит на двоих, и потом, я приглашаю, – добавил он быстро, прекрасно зная, что во-первых, Чибисов старается не тратить деньги на баловство, пытаясь как можно дольше не прибегать к родительской помощи, а во-вторых, Валька ужасно не любил, когда Лешка платил за двоих, он переставал тогда чувствовать себя мужчиной.
Чибисов вздохнул:
– Ладно, пойдем, только плачу я за себя сам.
– Хорошо, у богатых шабашников свои причуды, – пожал плечами Шелепин.
Пока шли к метро «Октябрьская», Валька успел рассказать истории Лены, Светы и Алевтины, но пока ни словом не обмолвился ни про ночную погоню, ни про крапиву, ни про Дашу.
Лешка, не произнося ни слова, слушал как завороженный, забыв обо всем на свете. И только когда пришли в кафе и заказали знаменитые блинчики и горячий шоколад, он впервые открыл рот:
– Когда это все было?
– Этим летом, на шабашке.
– Ты так про них рассказывал, что я каждую, как живую, увидел. Почему я вечно знакомлюсь не с теми? Я этих твоих подруг уже почти люблю. Жаль, на живых посмотреть нельзя.
– Почему нельзя, ты их всех зимой увидишь, а я вас познакомлю, – и в ответ на удивленный Лешкин взгляд пояснил, – мы работали на нашей Дмитровской базе, а девчонки эти – «поварешки» из тамошней столовой, и ты их точно увидишь, потому что зимой мы там будем на практике.
– Слушай, – Шелепин заерзал на стуле, – отец весной дачу купил под Дубной. Мы, как из Анапы вернулись, каждый выходной там были – в порядок ее приводили. Это что же получается, я все лето мимо вас по Дмитровке катался?
– Выходит, что так.
– Ну давай, продолжай, ты сказал, что их четверо, а я пока только про троих слышал. Четвертая – это та самая, да?
Чибисов кивнул и, под блинчики со сладкой начинкой и горячий шоколад, продолжил рассказ. Когда же он закончил, Лешка покрутил головой и, несколько раз глубоко затянувшись табачным дымом, выдохнул:
– Да она просто ведьма… в хорошем смысле слова. И просить она тебя могла о чем угодно, имела право. Представляю, чего она натерпелась, приводя тебя в чувство.
Глаза, говоришь, зеленые? Она рыжая?
– Нет, – ответил Валька, – волосы пшеничные с рыжинкой, а веснушек почти нет, но кожа очень светлая. Ну что, пойдем.
– Да подожди ты, – и Лешка, перехватив официанта, что-то сказал ему на ухо, – за такие рассказы платить надо.
– Что ты еще придумал, какая плата?
– Всего только кофе с ликером, и это точно за мой счет, я тебе должен.
– Да за что хоть? Не придумывай! Я плачу за себя сам.
– За блинчики и шоколад плати, а это мое. Ну не спорь с младшими, тиран. Деньги все равно не мои, а папины, не обеднеет от двух чашек кофе, а если я скажу, что на тебя потратил, так он и еще подкинет. Ты же знаешь, все мои тебя любят – ты такой положительный и так правильно на меня влияешь!
– Трепло ты, Шаляпин, – проворчал Чибисов, называя Лешку студенческим прозвищем, но на самом деле ему было приятно услышать похвалу его родителей.
– А если серьезно, так неужели ты не понял, что действительно ответил на все мои вопросы. Я теперь точно знаю, как себя вести с моей новой знакомой. Во-первых, ее нужно понять…
Лешка говорил еще что-то, но Чибисов его не слышал. Воспоминания о недавних событиях нахлынули на него и увлекли в водоворот сладкой муки. Он не все рассказал Лешке. Умолчал о том, например, как они ворвались в душ, когда его зеленоглазая нимфа танцевала и пела под струями воды. И еще об одной ночи он умолчал – это было слишком личное, касалось не его одного, да и не пристало о подобных вещах рассказывать даже близким друзьям. ЭТО принадлежало только двоим.
Они выгнали стены корпуса под крышу и сложили внутренние перегородки. Официальная работа сделана. Можно было ехать домой. Только куда домой? Если под домом понимать Москву, то «домой» означало – в ту же пустую общагу. Посовещавшись, дружно решили остаться и «дошабашить» (термин ввел Кашира) до конца августа.
