Вот и смирилась Света, что в пятнадцать лет ее изнасиловали. Даже не пыталась заявить в милицию, боясь гнева родителей, позора и осуждения односельчан. И Лена бросилась на шею заезжему женатому парню, чтобы не повторить историю Светы. А вот это нежное зеленоглазое создание, что дремлет сейчас у него на руках и не позволяет к себе прикасаться, – куда и к кому бросится она, как долго сможет хранить себя в чистоте? Она ведь и льнет к нему, и все трое, да нет, все четверо, прилипли к их компании, потому что почувствовали – здесь не обидят, и явно наслаждаются каждым часом этого прекрасного и скорее всего неповторимого для них лета.
Он снова с нежностью тронул губами ее висок и вдруг понял, что не только Алевтина, прошедшая через следственный изолятор, но и обе кареглазые проказницы, успевшие, каждая по-своему, ощутить, что такое женская доля, стараются сберечь «малую», как они ее называли.
Тут «малая» зашевелилась и заговорила (помните про объятия, ее как раз обнимали сейчас, и поэтому она могла сказать все). Она забормотала что-то, не открывая глаз, будто со сна, когда еще не проснувшись, человек договаривает, например, приснившийся сон. Но постепенно речь ее становилась понятней:
– Хорошо… баюкать, как мама в детстве… и отец… не помню: он пьяный под трактор попал, на котором ехал…, насмерть… Мать говорит – он добрый был…, помню, он меня тоже на руках… и целует, как ты сейчас, в висок… мне четыре года было…, я лица его даже не помню… на фотографиях только.
Потом она замолчала, поежилась и проснулась.
– Я спала?
– Немножко?
– А во сне не говорила?
– Так, бормотала сквозь сон что-то, не разобрать.
– А время сколько?
– Нужно говорить: «Который час?», – улыбнулся Валька.
– Который час? – послушно повторила она и улыбнулась в ответ. – Жалко, нельзя, чтобы вы хотя бы годик здесь пожили, я бы такая умная от тебя стала.
– Ты и сейчас умная, это я серьезно, а от меня ты бы не ума, а знаний набралась, а это не одно и то же.
– Ну пусть знаний, что они помешают? Я и сейчас все-все запоминаю, что ты рассказываешь. Мне так интересно, ты говоришь, как учитель наш по географии.
Чибисов припомнил вдруг, что она действительно огорошила его как-то раз по-настоящему серьезными познаниями в географии, что было тем более поразительно, что в остальных науках не было даже среднего уровня.
– А время… ой, который час?
– Есть еще немного, минут пятнадцать.
– Хорошо, – она плотнее прижалась к его груди, – мне с тобой хорошо, а нам всем – с вами. Жаль только, что скоро все закончится, вы уедете, а мы тут скучать останемся. Такого лета больше ведь не будет.
– Мы зимой приедем на практику.
– Ну-у, – протянула она, – то зимой, приедете на неделю, будет вас сто человек – все чужие. Поселят вас на третьем этаже, и вы даже погулять не сможете пойти: у вас там дежурные будут. А сейчас – воля. Только вы да мы. Вот забралась я тебе на руки, а вокруг никого, а если кто и придет, так только свои. Нет, Валечка, уедете и забудете нас. Там, рядом с вами, другие девочки будут, ваши. На что вам мы, дурочки деревенские. Это сейчас вам хорошо с нами, потому что других рядом нет, а мы вас любим… как братиков или подружек… И вы нас тоже, как сестренок глупых, но только на сестренках не женятся, – лицо ее исказила гримаска, – да и сестренки замуж за братиков не выходят. Мы не сможем там, среди ваших, жить – они вас дразнить будут, а на нас пальцами показывать. А вы не сможете здесь, среди наших – через месяц-другой со скуки помирать начнете. Мы вам – как куклы новые: сейчас вам играть интересно, но не вечно же так будет.
Она замолчала. Молчал и Валька, у которого просто пропал дар речи, потому что Даша вслух повторила его недавние мысли. Он стиснул ее за плечи так, что она жалобно пискнула: «Задушишь!» Потом, когда объятия ослабли, слезла с его коленей:
– Пойдем, – она потянула его за руку, – а то грустно становится и хочется плакать.
А когда шли к общежитию, вдруг повернулась к нему:
– Валя, а ты не обидишься…
– Можно, я теперь одна вперед пойду, а ты потом, – продолжил за нее Чибисов.
– Не дразнись, это тогда было, – она взглянула на него с укором, который почти сразу погас, потому что Валька сложил такую покаянно-жалобную физиономию, что она прыснула и захлопала пушистыми ресницами, – ты весь обманный, никогда не понимаю, взаправду ты говоришь или смеешься.
– Тебе не нужно понимать – ты все чувствуешь, – серьезно ответил Валька, – я иногда боюсь даже, как правильно ты все чувствуешь. Вот, например, сейчас. Скажи, что ты чувствуешь сейчас, только честно?
Даша опустила голову, несколько раз глубоко вздохнула, каждый раз пытаясь начать говорить и не решаясь, наконец судорожно сглотнула и прошептала:
– Сейчас… – ты меня любишь.
Если бы Чибисова огрели по затылку – это не произвело бы на него такого впечатления, как эта шепотом произнесенная фраза. Он потянул было Дашу к себе, с намерением зацеловать насмерть, но она уперлась ладошками ему в грудь:
– Не надо, Валечка! А то я заплачу прямо сейчас. А тебе не нужно моих слез видеть. Я приду к себе, заберусь в постель, обниму подушку – буду думать, что это ты, поплачу полчасика, а уж потом засну, – увидев, что Чибисов напрягся, она погладила его руку, – охолони – девчонки плачут не только от горя, от счастья тоже. Мне хорошо сейчас и я хочу об этом поплакать.
У Вальки отпустило сведенное судорогой тело, он прошел несколько шагов, затем вспомнил что-то и повернулся к своей ненаглядной.
– Что ты хотела спросить или попросить?
– А, – она застенчиво улыбнулась, – попросить хотела, чтобы ты меня еще раз поцеловал, как тогда в лесу. Мне так сладко было. На меня какое-то тепло нашло и прямо сюда, – она положила ладошки на низ живота. – Только не сегодня, а то я и вправду заплачу.
А знаешь, чего мне еще хочется, – она смотрела ему прямо в глаза, – чтобы мы с тобой встретились через семь лет.
Чибисов удивленно захлопал глазами:
– Почему через семь?
Она пожала плечами:
– Не знаю, просто цифра хорошая. Хочу чтобы встретились, посмотрели друг на друга, узнали кто кем стал, как эти годы прожил.
– И все, – Валька все еще пребывал в недоумении.
– И все. А что еще, – она улыбалась, – пошли домой, вам, мальчишкам, все равно не понять, я уже говорила – разные мы.
Валька закончил рисовать схему, выписал результаты и с удовольствием выгнул спину. Все. Лабораторка закончена. Он взглянул на часы – управился всего-то за пятьдесят минут. Последняя пара. Можно уйти домой на сорок минут раньше. Он бросил вопросительный взгляд на Лешку Шелепина. Тот сложил листочки, кивнул и улыбнулся. Оба встали и, сдав работы, вышли за дверь.
