– Это еще что значит? – поинтересовалась она.
На это он ответил, что она еще узнает.
На следующее утро он привел меня к воротам Хлодной улицы.
– Вон тот – их главарь, – сказал он, показывая на мальчишку в клетчатой кепке и подтяжках, который слонялся возле какой-то семьи, продававшей что-то из коробки на улице.
– Откуда ты знаешь? – спросил я, но он проигнорировал мой вопрос. Он взял банку меда, ту самую, которую принесла с собой его семья, вытащил ее из-под рубашки и передал мне.
– Когда я был маленьким, я говорил себе, что если и не вырасту выше, чем все остальные, то по крайней мере стану самым злым, – сказал он.
Он сказал мне подождать полчаса и потом показать мальчишке мед, когда буду идти мимо него, а потом заманить его на Мирув. Он сказал, что я должен убедиться, что иду по левой стороне улицы, которая спускается к Мируву, и если за мной пойдут больше двоих, я должен снять шапку, когда сверну на Электоральну. Он сказал, чтобы я не заморачивался и что ни один волос не упадет с моей головы.
– И что вы собираетесь предпринимать? – спросил я.
– Заткнись и неси мед, – сказал он.
– Мы даже не знаем, что он из себя представляет, – сказал я ему.
– Он – бандит, такой же, как и мы, – ответил он.
Я подождал, а потом сделал, как он велел. Сначала я думал, что ничего не вышло, но когда обернулся на Сольной, увидел мальчишку, который отвернулся и принялся смотреть в витрину магазина.
На Электоральной было меньше людей, а на Мируве – еще меньше, потому что она была короткой и вела прямо к стене. У стены дома́ были нежилые, пустые дверные проемы зияли среди руин. В окне через улицу я увидел, что мальчишка подошел ближе. Что ты будешь делать, когда улица закончится? Так я подумал, когда проходил мимо двери и увидел Бориса, который прятался внизу в завалах, приложив палец к губам и сжимая кирпич.
Я повернулся и лицом к лицу столкнулся с мальчишкой, и тот остановился, но уже слишком далеко зашел, и Борис занес кирпич сбоку от его клетчатой кепки, после чего сбил его на тротуар, а потом схватил за плечи и потянул туда, где был провалившийся подвал, чтобы нас никто не заметил с улицы. Я последовал за ним. Борис бросил туда мальчишку, потом поднял другой кирпич и еще раз его ударил. Звук был похож на лопату, которая врезается в грязь.
– Что ты наделал? – спросил я. Я лепетал, как малое дитя.
– Почему ты развернулся? – спросил он. Казалось, что он больше злится на меня, чем на мальчишку.
– Он умер? – спросил я. Но сам видел, что тот еще жив. Голова у него дергалась вперед-назад, а руки то и дело сжимались.
Борис присел над ним, вытянул булавку с запиской «ЖИВИ И ДАЙ ЖИТЬ ДРУГИМ» и приколол записку к рубашке мальчишки.
– Отдавай мед, – сказал он. После этого он потащил меня на улицу.
– Мы что, оставим его вот так? – спросил я. Но мы уже его оставили.
В тот вечер Хлодна была только нашей. Борис сказал, что другая банда, наверное, до сих пор бродит и ищет главаря. Мы послали около дюжины детей помладше толпиться у ворот. Они скакали плечом к плечу, носясь так быстро, как могли, и синие с желтыми полицейские пытались побить и порвать одежду у кого только могли, но большинство прорвалось. Мы заплатили каждому по кусочку сахарина и приказали ждать, пока в воротах не сгрудится толпа. Борису вся эта задумка показалась смешной. Он сказал: из-за того, что за последнюю ходку нам заплатили деньгами, он заставит нас разделиться и отправиться покупать вещи в арийских магазинах за стеной. Он сказал, что штука в том, чтобы идти медленно и пройти мимо полиции так, будто они торговцы, и не бежать, даже если кто-то первым сделает шаг в нашу сторону. И еще мы должны как только можем вычистить одежду и башмаки, прежде чем выходить. А когда мы будем ходить по магазинам, мы должны спрашивать, что нам нужно, с таким выражением, как будто мы – хозяева этого места.
– Как твоя сестра? – спросила Адина Софию, и я стукнул себя по голове за то, что сам не додумался спросить.
София сказала, что у Сальции дела неважно. Адина обняла ее, София спросила, не начинает ли Адина заболевать, а та рассказала, что в их квартиру въехало еще два семейства. И пока эти семьи сидели и болтали с одним из ее дядюшек, прибыла третья семья. Она понятия не имела, где им всем разместиться.
– Теперь нас шестеро в одной комнате, – сказала она. – А в чулане и в одном из углов постоянно капает вода. Прямо у моей головы, целую ночь. Мы просили с этим как-то разобраться, но никто ничего не починил.
Один из синих полицейских на площади схватил какого-то ребенка за рубашку и порвал ее со спины.
– Ты порезался? – спросила меня София.
– У него плохие десны, – сказал ей Борис. – Слышала, как воняет у него изо рта?
И тогда я рассказал о том, что сделал Борис.
– Кирпичом? – переспросил Лутек, когда я закончил.
– Прямо по голове, – сказал я.
– Да здравствует Борис, – сказала Адина.
– Мне кажется, что он умер, – сказал я.
– Ему следовало усвоить, что красть нехорошо, – сказал Борис.
– Думаешь, теперь они оставят нас в покое? – спросила София.
– Если не оставят, получат еще один кирпич в голову.
– Да здравствует Борис, – сказала Адина.
– Ты уже это говорила, – сказал ей Лутек. И тогда я понял, почему Борис взял меня вместо Лутека.
– Он, может быть, и правда умер, – повторил я, но они все посмотрели так, как будто им и своих проблем хватало.
– Почему мы продолжаем тут сидеть? – поинтересовалась Адина.
– Мы ждем знака с той стороны, – сказал ей Борис. Нам пришлось поменять место обмена, и мы послали одного из мелкой ребятни с запиской.
Я спросил у Софии, горюет ли еще ее отец о Брыжских девочках.
– Какая тебе разница? – сказала она.
– Ну я же задал вопрос? – спросил я.
– Бедный Шимайя, – заметил Борис. – Все думают, что ему плевать.
Она сказала, что ее отцу было уже лучше, но Ханка Нажельска все еще ревела по этому поводу днем и ночью.
– Ханка Нажельска видела меня с тобой и прозвала меня трефной грязью в трефном горшке.
Он засмеялся.
– А что вы с ним делали вдвоем? – спросил я.
– Она сказала, что снова сделает мой рот кошерным, – сказала она Борису. – Она положила камень в горшок с паром, но я закричала, что он был слишком горячий, и она немного его охладила, прежде чем положить мне в рот.
– Так вот как рот становится кошерным? – спросил Борис.
София отвернулась и вытерла глаза, а Адина шлепнула его по руке.
– Среди нас нет ни одного хорошего еврея, – сказала София.
