И пока женщина лежала на диване, переживая внутри себя мучительную смерть от чумы в 1706 году,
слышны были приглушенные, но суровые приказания Дрейфа:
— Накурс, Накурс,
соблаговолите впустить пациентку,
что там еще,
ужин,
бифштекс,
да поставь же ты их пока в духовку!
— Извините меня…
Он снова уселся за письменный стол.
На улице хлестал дождь, а ветви почерневших деревьев били в окно, расположенное прямо за спиной доктора Дрейфа.
— Можете продолжать.
Он склонился над столом и читал свои записи вслух:
— …«невероятно»…
— …«бесконечно»… — отвечала женщина до странности нейтральным, лишенным какой-либо интонации голосом.
Угасло ее возбуждение, а с ним и интерес, столь в мелких, странных деталях переданный существом, которое только что в ней обитало.
Дрейф усмехнулся и окунул перо в чернила:
— Простите, простите, барышня, я сейчас напишу правильно,
«БЕСКОНЕЧНО скучное существование…»
Он зачеркнул неверное слово и вписал правильное,
мельчайшими буквами,
точно над неверным словом в промежутке между строчками.
Сделав это, он с большим удовлетворением поднял глаза, с нетерпением ожидая, что анализ покатится дальше,
словно очень сложная машина.
Но женщина ничего не говорила
и, казалось, не думала продолжать.
Дрейф своим цепким взглядом ученого смог в этой стадии увидеть, что в нее уже вселяется новое существо или, во всяком случае, она находится в чувствительной фазе расщепления на старое и новое…
Поэтому он терпеливо подождал некоторое время, а потом откашлялся и с крайней осторожностью спросил:
— Вам, может быть, хотелось бы продолжить?
Прошла минута-другая молчания, во время которых было слышно закрывающуюся в коридоре дверь,
и приглушенное бормотание двух женских голосов
(один — постарше, а другой — значительно моложе, нежнее)
проникло сквозь солидную дубовую дверь в приемную доктора Дрейфа.
После некоторого размышления, тянувшегося по мнению Дрейфа целую вечность, женщина ответила,
жалким, тоненьким, слабеньким голоском маленькой девочки:
— Я не знаю, хочу ли я об этом говорить, доктор,
это связано со слишком большим унижением.
Дрейф, услышав этот тон, в котором невозможно было ошибиться, немедленно понял, о чем идет речь, и чуть загадочно улыбнулся самому себе.
Чтобы внести во все это окончательную ясность,
на случай, если он, несмотря ни на что, все же ошибся,
он решительно, но мягко указал ей:
— Барышня, я знаю, как вам трудно, но подумайте о том, какое облегчение вы испытаете, итак — перед нами теперь новое существо?
— Да.
Ответ ее, однако, прозвучал как бы со стороны.
А физически она выглядела гораздо более худой, чем прежде.
Казалось, грудь ее запала, черты лица утончились.
— Вы молодая или старая?
— Молодая.
Теперь она словно выдыхала каждое слово.
В приемной тотчас же стало очень холодно, и разве не вылетало изо рта Дрейфа облачко ледяного пара?
Он нажимал на нее далее, не обращая внимание на сопротивление, которое было ей к лицу, будучи аналитиком, заходил все дальше и глубже:
— 20, 19, 18, 17, 16, 15, 14?
— 13, да, скорее всего 13.
Дрейф засопел.
Женщина побледнела.
Наружная сторона стеклянных банок, застекленные свидетельства в рамках и огромные очки Дрейфа подернулись легкой дымкой,
но все произошло тихо, незаметно,
так что это едва заметили оба участника беседы.
— Хотелось бы уточнить,
где именно вы сейчас находитесь?
Тут она взяла разбег, помедлила и наконец ответила ему тише прежнего,
голосом, который, казалось, не относился более ни к какому телу:
— В лесу, доктор.
За этим последовала долгая, продолжительная тишина, которая действительно в былые времена могла заполнить целый лес
(а сконцентрированная в этой душной комнатушке, она была почти невыносимо тягостной и глубокой).
Дрейф вздрогнул, а женщина медленно,
слово за словом,
несмотря на огромное внутреннее сопротивление,
выдавила из себя:
— Там пять мужиков.
Так-так, теперь у него не было никаких сомнений!
Этот случай несомненно следовало отнести к категории «половые посягательства»!
Явление, которое в трудах Попокоффа очень метко и необыкновенно выразительно было определено словом:
глупости!
Как хорошо, теперь Дрейф мог на некоторое время отложить ручку и, немного откинувшись назад,
подумать о другом, чтобы рассказ катился сам собой,
так как он не имел никакого значения,
а главное — его не надо было записывать,
ведь это же всего лишь фантазия!
Дело в том, что в Нендинге их научили, что любое утверждение о посягательствах со стороны одного, или нескольких мужчин, или со стороны всего мужского племени,
если даже оно относилось к детским или юношеским воспоминаниям и отошло в историю,
всегда, всегда,
без малейшего исключения,
следует рассматривать как результат подавленных извращенных желаний самой женщины
и что толковать его следует только как подавляемые желания и мечты.
И пока не найдено средство полностью удалить из тела женщины все, относящееся к полу, утверждения о посягательствах, которым женщины якобы подверглись, будут литься из глубин женщин неиссякаемым потоком,
мужчин будут обвинять то в одном, то в другом,
но они, психоаналитики, не должны поддаваться обману!
И профессор Попокофф доказал свой тезис на черной доске с помощью длинного ряда очень сложных расчетов,
и они были правильными,
ибо Дрейф много ночей не спал, считал,
