В другое время ее можно было увидеть сидящей в уголке со свитком в руках, монотонным голосом читающую фразы, которых она совсем не понимала, но произносила их тихо и размеренно, как образованные взрослые. Поскольку она была еще маленькой, длинные сочетания слов не имели для нее смысла, но она все равно непрерывно бормотала, разворачивая и сворачивая свитки, которые по рассеянности оставил старый прецептор[69]: «Дискуссия Сократа и Демосфена о пользе красноречия» и «Замечания Гесиода Теокриту об использовании гекзаметра».
– Поди-ка лучше поиграй в мяч или в орешки с братом, – говорила ей няня, когда находила ее закрывшейся в четырех стенах с лежащими на полу коробками и беспорядочно разбросанными свитками. Но Селена предпочитала ночь, одиночество, тайну; больше других ласк она любила касание расчески к волосам, а больше других звуков – шелест пергамента.
Сиприс, обеспокоенная здоровьем маленькой принцессы, все же доложила об этом Царице. Ведь кроме всего прочего Селена порой шокировала дворцовых вышивальщиц странными просьбами.
– Расшей меня, – говорила она, оголяя свое тело или указывая на руки. – Расшей меня золотом.
Посоветовались с врачами. Они «обнюхали землю» (как говорили местные жители, описывая низкий поклон), после чего Олимп пояснил, что девочка, обладая светлой кожей и чувствительными глазами, очевидно, решила, что ей вреден солнечный свет; но опыт (он настоял именно на этом слове) показывал, что мазь из сладкого миндаля защитит ее уязвимый цвет кожи, поэтому почему бы Селене не попробовать? Главк напомнил, что у принцессы наблюдается дисбаланс жидкостей в организме и сейчас она страдает от переизбытка черной желчи – то, что называется «меланхолией». Ей следует промыть желудок. И почаще хлестать, чтобы через слезы выгнать лишнюю жидкость.
Но у Диотелеса, черного шута, никто ничего не спрашивал: ведь он не был врачом, о чем весьма сожалел, особенно учитывая то, что в его возрасте стало опасно выполнять сложные трюки. Однако будучи человеком бесцеремонным, он без колебаний поделился своим мнением по этому вопросу. Взобравшись на стол и присев на корточки, как бог бабуинов, он заявил, что нет ничего плохого в том, что Селене в ее возрасте нравится, когда ее расчесывают, и доставляет удовольствие развивать пергаменты. Просто следует приставить к ней настоящую парикмахершу, которая не портила бы ее волосы, и дать настоящие книги, которые не навредили бы ее разуму. Не дожидаясь разрешения, он попросил у Царицы позволить ему переписать для ребенка две или три истории из жизни Александра Великого, описанной Птолемеем Сотером, предком повелительницы и товарищем по оружию героя. Второстепенные эпизоды – сражение Александра с амазонками или со слонами царя Пора[70] – он изобразил бы самолично.
– Как ты, земляной червь, намереваешься играть Александра Великого? И как ты, мелкая вошь, будешь представлять слона?
– Именно этого и ожидают от гистриона[71], моя повелительница: создать иллюзию, показать то, чего нет, черное представить белым, а маленькое – большим.
По правде говоря, Царица не особенно вникала в воспитание своих «плодов любви», за исключением Цезариона: в ее политической игре ни один из младших детей не был козырной картой. Цезарион по праву старшего получит египетский трон, и только он, сын Цезаря, мог претендовать на то, чтобы править Римом. Вот в чем заключалась угроза, которую использовал Антоний, муж Царицы и отчим единственного ребенка великого человека, по отношению к Октавиану. С того времени, как последний унаследовал состояние Юлия Цезаря, он стал называть себя Октавиан Цезарь, но никто не подозревал, что на другом берегу Средиземного моря имелся Птолемей Цезарь: два Цезаря и один Рим… Однако младшие обитатели Синего дворца не претендовали на первые роли в политических играх. За исключением, наверное, Александра Гелиоса – его можно было бы женить на какой-нибудь иностранной принцессе, которая в качестве приданого отдаст ему свое государство.
Именно над этим уже работала его мать.
– Представляй себе правление народами как игру, – объясняла она старшему сыну, желая сделать его достойным Цезаря. – Игра, где ты переставляешь пешки. Победить в ней можно только в том случае, если ты всегда идешь на шаг впереди противника.
По совсем не случайному совпадению матримониальные планы Царицы соответствовали военным планам Антония. Разрыв союза между мидийцами и парфянами, которые год назад совместными силами разбили его легионы, предоставлял императору возможность отомстить армянам. Для этого следовало сыграть в «перевернутый фронт»: получить поддержку мидийцев против царя Армении, пообещав отдать завоеванные земли молодому Александру, который обручится с Иотапой, дочерью царя Мидии; когда дети достигнут соответствующего для правления возраста, два царства станут одним. Если только к тому моменту не произойдет никаких резких перемен… В любом случае Артавазд больше не восстанет из ада, куда Антоний намеревался его повергнуть!
На протяжении нескольких месяцев дипломаты Клеопатры хлопотали об урегулировании отношений между Кавказом и Каспием. В Антиохии, куда Царица последовала за мужем, который как раз готовился к завоеванию Армении, она продолжила дипломатические встречи с послами Мидии, ведя переговоры на их языке.
Так, в один прекрасный день маленькие жители Синего дворца увидели, как с корабля сошла их новая подруга, девочка семи или восьми лет, более смуглая, чем Селена. С чисто азиатской грацией она пала ниц перед Цезарионом, в отсутствие правителей прибывшим встречать ее в Царском порту. Ее отвезли на окраину мыса Локиас, где на террасах, крытых шелковыми тентами и балдахинами, она познакомилась с остальными египетскими принцами. По этому случаю у всех на головах были белые льняные диадемы с длинными лентами.
Вопреки обыкновению, Александр выглядел почти напуганным, но снова обрел уверенность, когда переводчик от имени его будущей невесты, не знающей ни слова по-гречески, сообщил, что кожа у него цвета пшеницы, волосы как мед, и если все подытожить, то получается, что он очень… «красивый». Селена даже не моргнула. Рядом с ней не находил себе места Филадельф. Недавно переболевший ветряной оспой, с покрытым корочками лицом и насупленным видом раба, которого собираются перепродать на невольничьем рынке, ребенок пытался сорвать мешающую ему диадему. Плохой знак, подумал Цезарион. К тому же мальчуган был левшой. Несмотря на предпринятые после его рождения меры – ему заворачивали пеленкой левую руку, – он все равно ею пользовался. Этот младшенький – просто ходячий предвестник несчастья! И даже вся эта бирюза, которой покрывали его с ног до головы, ничего не изменила!
Затем они принесли несколько пожертвований перед статуей седобородого бога Сераписа, выпили вина, после чего зажгли огонь перед мидийским драконом, бросив в пламя серу и маленькие сладкие пироги; по окончании этих формальностей от Иотапы отстранили всю ее экзотическую свиту. Посол, маг, переводчик, даже няня – все удалились. Девочка смотрела, как они уходят, не проронив ни слезинки. Мидийская няня рыдала и голосила так, что сыпались камни, но Иотапа, покинутая одна среди незнакомцев, даже языка которых не понимала, оставалась невозмутимой. Селена восхищалась спокойствием своей будущей сводной сестры:
