Без хризантем квартира выглядела необычно пустой, как бывает с комнатой после того, как из нее убрали рождественские украшения. Мартин задернул шторы, пряча красноватое, усыпанное звездами небо и город, скатертью простершийся внизу. Франческа присела на краешек кресла, наблюдая за его перемещениями по комнате. Он вспомнил, как на прошлой неделе подумал, что в ней есть что-то детское. Это было во времена ее предполагаемой невинности, которые теперь прошли. Под глазами у нее залегли тени от усталости и страданий, щеки были бледными. Мартин перевел взгляд на ее руки, которые она нервно сжимала у себя на коленях.
— Завтра можешь опять надеть обручальное кольцо, — с горечью сказал он.
— Я его никогда не ношу. — Голос Франчески был тихим, чуть громче шепота.
— Ты так и не сказала, что он думает по поводу того, где ты.
— У Аннабел, девушки, которая живет на Фрогнале и с которой я встречаюсь по понедельникам. Мартин, я подумала, что мы можем… я подумала, что мы можем иногда встречаться в понедельник.
Он подошел к шкафчику с напитками и налил себе бренди. Потом поднял бутылку.
— Будешь?
— Нет, ничего не хочу. Я подумала о понедельниках и… субботах после обеда, если захочешь. Рассел всегда ходит на стадион «Уайт-Харт-Лейн», когда «Шпоры»[34] играют дома.
Он с трудом удержался от смеха.
— Ты все об этом знаешь, да? Сколько их было до меня?
Она съежилась, как от удара.
— Никого. — У нее была манера говорить очень просто и прямо, без всяких уловок. Отчасти поэтому, а отчасти потому, что она, как и он, не обладала острым умом или находчивостью, он и полюбил ее. Нет, влюбился, только влюбился… Осторожно, дружок!
— Мы больше не увидимся, Франческа. Мы знакомы всего две недели, а значит, можем теперь расстаться, не испытывая настоящих страданий. Думаю, на прошлой неделе я вел себя не совсем разумно, но ведь никакого вреда от этого не было, так? Я не собираюсь вставать между мужем и женой. Пройдет немного времени, и мы забудем друг друга, и я знаю, что так будет лучше всего. Я жалею, что ты… ну, ввела меня в заблуждение, но мне кажется, ты ничего не могла с собой поделать. — Сбившись с дыхания, Мартин закончил свою речь, допил остатки бренди и вспомнил фразу из какого-то старого фильма, которая когда-то казалась ему забавной. И, храбро улыбнувшись, шутливо сказал: — Я был просто безумным, пылким дураком!
Франческа серьезно посмотрела на него.
— Я тебя не забуду, — сказала она. — Разве ты не видишь, что я тебя люблю?
Никто еще не признавался ему в любви. Мартин почувствовал, что бледнеет; кровь отхлынула от его лица.
— Мне кажется, я полюбила тебя в тот день, когда принесла те ужасные цветы, а ты сказал… — голос у нее дрожал, — что мужчинам посылают цветы только тогда, когда они больны.
— Мы сейчас попрощаемся, Франческа, я посажу тебя в такси, и ты поедешь домой к Расселу и Линдси. А через год я приду и куплю у тебя цветы, и ты меня уже не вспомнишь.
Мартин осторожно поднял ее на ноги. Она казалась обмякшей и безвольной, но льнула к нему. Прижалась всем телом, обхватив дрожащими ладонями его щеки.
— Не выгоняй меня, Мартин. Я этого не вынесу.
Он понимал, что это последний шанс избежать отношений, которые его так страшили. Соберись с духом, и ты будешь свободным человеком. Но Мартин очень хотел быль любимым, причем жаждал не столько секса, сколько любви. Он понимал это — и еще кое-что, не принадлежавшее к рациональному миру. Его раскрытые губы прижались к ее раскрытым губам, руки искали ее руки. Они каким-то образом оказались на подушках дивана, и ее рука, теперь обнаженная, протянулась, чтобы выключить лампу.
Мартин был не особо опытен в любовных утехах. Девушка в Лондонской школе экономики и девушка, с которой он познакомился на вечеринке у Воучерчей, и еще одна, подцепившая его на пляже в Ситжесе. Были и другие, но только с этими тремя он занимался сексом. И испытал разочарование, хотя смог признаться в этом только самому себе. Чего-то не хватало — того, что обещали книги, пьесы и рассказы других людей. Должно же быть что-то еще, кроме слепой бездумной потребности, а потом просто чувства, похожего на облегчение после чихания или от глотка холодной воды в измученном жаждой горле?
С Франческой все оказалось по-другому. Наверное, потому, что он ее любил, а тех других — нет. Должно быть, именно поэтому. Он все делал точно так же, а ее тоже нельзя было назвать слишком опытной или искусной. Франческа прошептала ему, что, кроме него, у нее был только Рассел. А до Рассела никого, а теперь Рассел уже давно едва прикасается к ней. Будучи замужем, с ребенком, она оказалась почти такой же невинной, как хотелось бы Мартину.
Той ночью Франческа спала рядом с ним. В одиннадцать она позвонила Расселу и сказала, что переночует у Аннабел — из-за тумана. Мартин слышал мужской голос, что-то грубо отвечавший ей. Второй раз в жизни он провел всю ночь в постели с женщиной. Повинуясь порыву, он признался ей в этом, и она обвила его руками и крепче прижала к себе.
Утром ему на глаза попался экземпляр «Пост», на первой странице которой была фотография тропинки, ведущей от моста через железную дорогу к Нассинггон-роуд, а внутри — абзац, посвященный Расселу Брауну. Казалось, прошло уже сто лет с тех пор, как он впервые прочел заметку, подчеркнул это волнующее имя и добавил, после лихорадочных поисков в телефонном справочнике, номер ее дома по Фортис-Грин-лейн. Мартин положил «Пост» на аккуратную стопку таблоидов на нижней полке кухонного буфета, а «Дейли телеграф» — на стопку газет большого формата. Позже, поднимаясь на холм с Франческой — она не захотела, чтобы он ее подвез, — Мартин зашел к продавцу газетного киоска и отказался от доставки «Пост». Зачем он вообще брал местную газету? Конечно, только из-за того, что был знаком с Тимом Сейджем.
Урбан не рассчитывал в выходные снова увидеться с Франческой, даже не думал об этом, но почему-то считал само собой разумеющимся, что они будут встречаться каждый вечер. И был обескуражен, когда в понедельник утром она позвонила и сказала, что вечером ничего не получится — Линдси сильно простудилась, и теперь они увидятся, скорее всего, через неделю. Томясь ожиданием, Мартин звонил ей каждый день; он знал о другой жизни Франчески, с мужем и ребенком, но с трудом верил в ее реальность.
Поверить его заставила Линдси. В первый же субботний вечер, когда Рассел отправился на футбол и Франческа смогла уйти, она взяла Линдси с собой.
— Мартин, прости, но я должна была привезти ее. Иначе не смогла бы прийти сама.
Линдси была красивой маленькой девочкой, с этим никто не стал бы спорить. Брюнетка, как мать, но в остальном совсем на нее не похожа; красота у них была совсем разной. У Франчески были румяные щеки, тонкие черты лица, волнистые волосы, завивавшиеся на концах, и карие глаза. Глаза Линдси были ярко-синими, кожа — почти оливковой, губы похожи на бутон красного цветка из магазина матери, возможно, камелии или азалии. Из-за прямых черных, не по возрасту длинных волос девочка выглядела старше. На мгновение Мартину почудилось, что рядом с лицом Франчески, на котором застыла виноватая улыбка, он видит лицо агрессивного подростка. Но Франческа уже снимала с дочери куртку и шерстяной шарф, из-под которых появился маленький ребенок, живая кукла меньше трех футов росту.
