– Скоооорость… Тоже мне. Как говорила моя няня – и девять баб за один месяц ребеночка не родят…
Вольф снова заглянул в компьютер через плечо Блюхера, уже на прощание, исключительно чтобы убедиться в полной туфте, и окончательно оторвал взгляд от Паука. Выздоровел. Освободился. Сам и без всякого мучения. И Чанов рассмеялся с облегчением, как будто и он снова вылечился от «Паука».
Еще какое-то время кануло, исчез в никуда, пожалуй, миг один. Меж тем Вольф, сидящий лицом к двери, кого-то увидел. И вот: с детскими его глазами произошла, как в старину говорили, метаморфоза. Взгляд его обрел какую-то новую, крайне занятную цель. Он сосредоточился и посерьезнел, сразу позабыв и Чанова, и Блюхера – почти как паука с его программой, скоростью, пустою тайной. Заметил ли Блюхер исчезновение Вольфа?.. Кажется, нет. Но Чанов не пропустил. Волшебник Гендальф, которого он, Кусенька, читавший «Хоббита» еще в третьем классе, ждал двадцать лет и дождался – весь как бы устремился куда-то… как бы исчез вдали в мгновение ока.
– Кто это? Вы ее знаете? – спросил Вольф.
– Это Соня, – ответил Василий Василианович. – Соня Розенблюм.
Чанов оглянулся и увидел лохматую девочку, ту, что спала и не спала здесь, в Круке, чуть не все три ночи, а иногда и днем…
Она шла между столиков тощая, бледная, с покрасневшим носом, взгляд блуждает, брови как у Пьеро, крупные губы в трещинах… и руки наверняка в цыпках… красные перчатки на тесемках болтаются из рукавов… слишком много подробностей, саму-то и не запомнить… спотыкучая за все, очень молодая… Ну и хватит, пожалуй.
Меж тем старик смотрел на нее потрясенно. А Соня, в самом деле спотыкаясь за окружающую среду, все-таки целеустремленно пробиралась к ним. Она добралась, твердо сказала: «Префед!» – и решительно села, отодвинув стул подальше от стола.
– Сударыня, я каким-то образом вас знаю… и давно, – голос старика был глух, а глаз под косматой бровью горел.
«Впрямь, Гендальф», – снова подумал Чанов.
– Седьмого ф сем… Фаш фечер, – ответила девчонка. – Фы – Фольф.
Старик ахнул:
– Виолончель!
– Ну, – утвердительно кивнула лохматая голова. И добавила с отвращением: – Брррамссс… Мой педо-дагог Гутман просила не апиздать и не ап-пизориться… Я почти не апиздала; но ап-пизорилась. – Соня вздохнула, закрыла глаза, ссутулилась как тряпичная кукла. И подвела итог: – Пиц-дез. Бемоль-диез.
– Что?.. – переспросил Вольф.
Чанова передернуло. Он угрюмо и честно, как бы со стороны разглядывал Соню Розенблюм. Он определил ее как чудовищноватое, не вполне живое проявление городской среды. Фантом. И эта нынче входящая в моду манера стебаться… Уже не техническо-компьютерный сленг (из которого он запомнил почему-то «обгрейдить»), а вовсе филологическая дурь пошла, невнятный мучор. Утратив интерес, Чанов перевел взгляд на Вольфа… И обнаружил в нем бездну тихого восторга, а также сочувствия и нежности. Старик глаз не сводил с этой самой «ап-пизорившейся» девочки. Что она, кто она! – подумал Чанов. И снова глянул на нее.
Да вдруг и не узнал.
То есть именно узнал!
Она сидела в полуметре от стола, откинувшись, опасно покачиваясь на двух ножках стула, к Чанову почти что в профиль. Сидела при этом очень естественно, засунув руки в карманы длинного, влажного, понизу заляпанного мокрым снегом, пальто. Почти шинели. Она устроилась вполне удобно, как в кресле, но смотреть страшно, вот-вот сверзится вместе со стулом. Она слегка склонила к плечу кудрявую голову. Она сидела закинув ногу на ногу, так что на ее колене лежал ботинок, маленький, мужской и нескользкий. Чанов его узнал.
Вот тут и стряслась с ним перемена жизни… Вот только когда.
Причем звать его никто никуда не позвал…
Соня Розенблюм медленно, почти незаметно глазу, как движутся звезды в ночи или прибывает Луна, выпрямилась, скулы ее огранились, чуть порозовев, брови поднялись, веки опустились, а глаза засияли в тени ресниц… она ожила (что поделаешь?), как спящая царевна от поцелуя. Талой водой пахнуло. У Чанова сжалось сердце. До смертного страха.
Смерть жука
Через пару лет он вспомнит об этом, так что сердце снова сожмется. Вспомнит на фестивальном показе фильма «Микрокосмос» в кинотеатре «Ролан» (в трех шагах от Крука, на берегу Чистого пруда, за проходными дворами). Именно в фильме «Микрокосмос», как в капле янтаря, сойдутся специально для Чанова миллионы эпох, вся жизнь планеты… В этом фильме будет одна история, про улиток, про их любовь. Мир улиток окажется божественно чист, ни пыли, ни слизи, ничего мерзкого, лишнего, никаких отходов существования. Рай. Вначале две улитки просто заметят друг друга то ли глазами, торчащими из рожек-антенн, то ли у них будет еще какая связь… запах?.. электромагнитная волна? Они будут громадные! Во весь экран!
Чтобы трехметровой улитке вместе с домом тронуться в путь – нужен серьезный повод…
Две улитки станут сближаться, они поплывут не напрямик, но строго друг к другу, по изгибу и рельефу свежего утреннего листа в росе. Так, не по прямой, пролагают кратчайший путь авиалайнеры в ночном небе. Улитки будут сближаться исподволь, с правильной, своей собственной, необходимой скоростью. Будут неотвратимы друг для друга…
Чанов увидит их встречу. Вот они коснулись друг друга, совпали нежнейшим образом, подробные и таинственные, абсолютно живые… Нет божьих тварей чище и беззащитней, нет существ верней и счастливей, и осторожней, чем эти крохотные, рогатые… древние… и огромные – во весь экран – чудовища…
Чанов выскочит из зала, достанет мобильник и позвонит своей единственной, своей невыносимой, Божьему своему наказанию, розовому цветику… ему скажут по-английски: телефон абонента отключен или находится хрен знает где. Чанов вернется в зал и увидит сражение двух жуков на сухой ветке, двух рыцарей в панцирных доспехах. Вот у одного отлетела, отсеченная челюстями врага, десница, но последним усилием раненый черный рыцарь уперся в красного рогатым шлемом и скинул врага в пучину смерти… Вот красный летит в бездну, беспорядочно кувыркаясь, не в состоянии ничего изменить, не помышляя о том, что ведь он еще жив, хотя и побежден, что пора выдергивать из-под тяжких доспехов свой нейлоновый парашютик – легкие прозрачные крылышки в нежных прожилках, пора заводить спрятанный где-то под панцирем вертолетный моторчик, пора прожужжать, пустить веселый дымок, блеснуть надкрыльями, и – вжжжик – вырваться из оков гравитации и смерти… Но живая жизнь жука – это вам не Голливуд со спецэффектами супергероев, жук – реально, в самом деле, проиграл битву, любовь и жизнь, он падает, падает, обреченно кувыркаясь, и плюхается прямо в пруд, где его уже поджидает, пялясь перломутным равнодушным глазом, тучный розоватый жерех…
Чанов, провалившийся на секунду во что-то пустое и древнее, вынырнул на поверхность – в подвал Крука. Жук еще не родился, еще не снялся в фильме о любви, жизни и смерти, еще не погиб на съемке, выполняя опасный трюк. А Чанов был близок если не к смерти, то к падению в бездну, и чей-то недобрый, хотя и не злой, именно перломутный взгляд, возможно, и следит за происходящим… Панический страх, первый симптом инфаркта (точно знал Чанов-младший после смерти отца), остановил его жизнь и перепутал время. «Для начала вдохнуть и выдохнуть, вдохнуть и выдохнуть… Только осторожно… Вот и Вольф тоже…». В самом деле Вольф побледнел и, открыв рот, безотрывно смотрел на Соню, да вдруг и вскочил, воздел к потолку руки, чтобы… неизвестно что.
