Прачечная стала купелью и для других кинговских ужасов. Стирали там в основном белье из отелей и ресторанные скатерти, которые «были исключительно мерзкими. Обычно туристы, заказывая обед в штате Мэн, просят устриц и омаров. Чаще — омаров. Когда скатерти изпод этих деликатесов доходили до меня, воняли они до небес и часто кишели червями, которые во время стирки пытались залезть на руки».[31]Были и простыни из больниц, пропитанные засохшим гноем и кровью, которые стирали в так называемых «чумных мешках». Работники в прачечной подобрались соответствующие — один инвалид, которому какой-то механизм (уж не та ли «давилка»?) оторвал обе кисти, обожал подкрадываться к сослуживцам и прижимать им к шее свой протез, раскаленный под струей горячей воды.
На зарплату $25 в день Стивен и Табита сумели снять недалеко от прачечной однокомнатную квартирку. Там с трудом умещались кровать и письменный стол, за обладание которым разыгрывались постоянные баталии. Табби дописывала выпускную работу по истории, а Кинг продолжал писать рассказы. Время от времени их печатали в мужских журналах, что было серьезным подспорьем для молодой семьи. Да, именно семьи — в январе 1971-го они обвенчались в католической церкви Олдтауна, чтобы сделать приятное родителям Табби. Впрочем, церемония была не особенно пышной, а со стороны жениха присутствовали только двое подвыпивших приятелей. Кинг и сам был не очень-то трезв, что не прибавило любви к нему Спрюсов-старших. Но они еще не знали главной тайны — их дочь была беременна. Летом на свет появился первенец Кингов, дочь Наоми Рэчел. Через год родился Джо (Джозеф Хилл), потом Оуэн, после чего прирост семейства прекратился. Каждый ребенок доставался Табите трудно, но все росли почти здоровыми, не считая обычных детских хворей. Однако хлопот приносили немало. Для начала Кингов попросили освободить снятую ими квартиру — другим жильцам мешал детский плач, к тому же малышка Наоми аккуратно ободрала вокруг своей кроватки хозяйские обои.
К счастью, осенью 1971-го Стивену предложили место учителя английского в публичной школе города Хэмпден в 15 километрах от Бангора. Ему обещали $6400 в год, но без жилья, и Кингам из экономии пришлось поселиться в снятом с колес трейлере в соседнем микроскопическом городке Хермон. Между стиральной машиной и гладильной доской с трудом втиснули колченогий стол, на котором глава семьи мог писать свои произведения. Его старая машинка к тому времени совсем развалилась — из нее по очереди вылетали буквы, и их приходилось вписывать в текст от руки (этот прием был потом использован в романе «Мизери»). К счастью, у Табби была портативная «Оливетти» с автоматическим возвратом каретки — по тем временам настоящее чудо техники. Позже Кинг вспоминал: «Она до сих пор уверяет, что я женился на ней из-за этой машинки, но это верно лишь отчасти. Я женился потому, что любил ее, и нам было хорошо как в постели, так и за ее пределами. Хотя машинка тоже сыграла свою роль».
В Хэмпдене жило четыре тысячи человек — типичных янки, недоверчиво относящихся к пришельцам и ревниво прячущих свои маленькие тайны. Стивен, так и не ставший там своим, не раз обзывал город «задницей Америки». Проходя по главной улице под прицелом настороженных взглядов из-за заборов и ухоженных палисадников, он фантазировал: что будет, если на этот тихий городок нагрянут вампиры? Пожалуй, его недружных, занятых только собой жителей переловят по одному и превратят в кровососов. Так рождался замысел романа «Жребий Салема», первые наброски которого легли на бумагу весной следующего года. Странное название — Salem’s Lot — Кинг увидел на дорожном указателе во время одной из поездок к матери и вставил в роман. Оно напоминало о печальной судьбе настоящего Иерусалима, стертого с лица земли римлянами, а потом расколотого пополам арабско-израильской враждой. Отразились в романе и детские воспоминания о Дареме — тамошняя заброшенная церковь Шайло стала прообразом зловещего дома Марстенов. Позже Хэмпден, иронически переименованный в Хэйвен (то есть «небеса»), был уничтожен Кингом еще раз, в романе «Томминокеры». На этот раз на бедных жителей обрушились уже не вампиры, а космические пришельцы.
Работа в школе вдохновила Кинга на создание других произведений. В Хэмпдене, как и во всем Мэне, почти не было негров и латиносов, но белые подростки из рабочих семей не уступали им по наглости и нежеланию учиться. Молодой учитель быстро понял, что вбить в их головы любовь к литературе — задача непосильная, и теперь только защищал свой авторитет. Чуть не каждый день его испытывали на твердость в лучших школьных традициях — писали на доске гадости, подбрасывали в стол дохлых крыс, прокалывали шины. Доходило и до прямых угроз. Кингу хэмпденские хулиганы казались кошмарами, вернувшимися из его школьного детства. Через пять лет эта ситуация отразилась в одном из лучших его рассказов — «Иногда они возвращаются». А в тот период из-под пера измученного писателя выходили куда более слабые вещи, которые с трудом удавалось пристроить даже в мужские журналы. К тому же в выходные, а иногда и в будни Кинг «расслаблялся», уговаривая в одиночку или с приятелями по пять-шесть бутылок пива. Табби терпела, хотя нет-нет и вспоминала зловещие пророчества родителей: «Из этого пьяницы никогда ничего не выйдет!»
Денег по-прежнему не хватало. Табите пришлось устроиться официанткой в соседнюю пончиковую «Данкин Донатс» — она работала по вечерам, когда Кинг возвращался из школы и мог посидеть с Наоми. Он справлялся с ребенком не очень хорошо, поскольку все время обдумывал сюжеты будущих романов. В итоге перед сном ему приходилось вместе с вернувшейся женой приводить в порядок дом, разгромленный чересчур активной дочкой. Во время каникул Кинг снова устроился в бангорскую прачечную, чтобы немного подзаработать. Заработков Табиты семья на время лишилась — она была беременна вторым ребенком, родившимся 3 июня 1972 года.
Лето 1973 года семейство Кингов встретило в самом мрачном настроении. Предыдущие полгода были особенно мрачными — Стивену удалось напечатать лишь пару рассказов. Мужские журналы заелись и требовали произведений, написанных исключительно в эротическом жанре. Кинг честно пытался сочинить нечто подобное. Получился рассказ о любовниках-близнецах, которые пытаются заняться сексом в курятнике, все время за что-то цепляясь и распугивая птиц. Дописав до середины, он понял, что сейчас лопнет от смеха, и прекратил попытки. Естественно, рассказ не сохранился.
Надо сказать, что эротика в романах СК так и осталась наивно-подростковой, в стиле незабвенной «Истории любви». «Про это» он пишет разухабисто и в то же время стыдливо — прямо как наши деревенщики. Этот стыд напрямую связан с его интересом к ужасному, что признается в предисловии к «Ночной смене»: «Между сексом и страхом явно прослеживается весьма любопытная параллель. С наступлением половозрелости и возможности вступать в сексуальные взаимоотношения у нас просыпается и интерес к этим взаимоотношениям. Интерес, если он не связан с половым извращением, обычно направлен на спаривание и продолжение вида. По мере того как мы осознаем конечность всего живого, неизбежность смерти, мы познаем и страх. И в то время как спаривание направлено на самосохранение, все наши страхи происходят из осознания неизбежности конца».[32]О связи между сексом и смертью говорил еще Фрейд, и можно плодотворно порассуждать о том, что кинговский макабр вызван его подавленной сексуальностью. А можно просто принять это как должное.
