Ключа они мне не оставили, но это не имело значения, потому что замок на парадной двери был сломан. В течение дня я приходила и снова уходила: делала покупки, выносила мусор, выстраивала на крыльцо в рядок чистые молочные бутылки. Я безостановочно что-то жевала: фрукты, конфеты, хрустящий картофель, два пирога со свининой. Но газеты я покупать не стала. Стоило прочесть о себе и о своем преступлении – и оно стало бы реальностью. Каждый час я звонила Сидни, но никто не брал трубку.
В кухне я обнаружила плиту, холодильник и посудомоечную машину; все это давно вышло из строя, покрытое коркой грязи или льда. Меня очень радовало, когда моими стараниями они вновь заработали, и я то и дело на целых десять минут напрочь забывала о Кире. Все остальное время я беспрестанно оглядывалась через плечо и ждала, что вот-вот мне в спину вонзится топор. Широким ножом я соскребала застарелый жир со стен кухни, и тут вернулись супруги Уиллоуби Д’Арби. Они ни словом не отметили чудесного возрождения к жизни своих домашних электроприборов. Они были поглощены беседой. Швырнули пиджаки на только что выскобленный кухонный стол, а меня даже не заметили.
– Но, Летиция, ведь гемофилия цесаревича и была причиной возникновения у Александры депрессии, а впоследствии глубокой набожности. Напрасно ты пытаешься доказать, что здесь была обыкновенная послеродовая депрессия.
Летиция расстегнула блузку.
– Распутин воспользовался тем, что бедная женщина как раз переживала гормональный сдвиг. Здравствуйте, милая, как провели день? Здесь что-то очень светло.
Невидящими глазами она оглядела кухню. Сняла юбку.
– Я вымыла окна, – ответила я и выпрямилась. Со стеной придется подождать. Я бросила нож в раковину.
– Я его еще ни разу не видел, – сказал профессор Уиллоуби Д’Арби, с изумлением указывая на выскобленный пол кухни, выложенный плиткой под старинную терракоту.
Расстегивая лифчик, Летиция напомнила:
– Да видел, конечно, ему уж по крайней мере семь лет. Мы вместе выбирали… в «Хабитате». Когда мы платили за плитку, у одного человека еще случился эпилептический припадок прямо на стопке индийских ковриков.
– Сейчас припоминаю, – сказал Уиллоуби Д’Арби. – Ты еще сунула ему в рот палочку от леденца и засадила в язык занозу.
Я вынула из духовки кастрюлю и поставила на вычищенный стол. Я ожидала воплей изумления, может быть, даже прыжков от радости, но чета Уиллоуби Д’Арби уселась за стол, и без лишних слов каждый плюхнул себе в тарелку мясного жаркого. Сдержанными едоками их не назовешь: они причмокивали губами, соус стекал по подбородкам, его не вытирали и не замечали. Летиция управилась первой.
– А что на сладкое?
– Рисовый пудинг, – ответила я, встала и вынула его из духовки. Пудинг был что надо: под хрустящей коричневой корочкой лежал толстый слой разбухшего в сливках риса.
Профессор Уиллоуби Д’Арби быстро сказал:
– Чур мне корочка.
– Нет, чур мне корочка! – закричала Летиция.
Каждый принялся тянуть горшочек с пудингом в свою сторону, хотя он был обжигающе горяч.
В кухню вошел Кир.
– Où sont les cigarettes?[17]– спросил он.
– При домработнице говори по-английски, милый, – сказала Летиция. – Она не получила образования.
Кир взглянул на меня без всякого интереса. Это был очень высокий босоногий молодой мужчина чуть старше двадцати лет. Спутанные волосы падали ему на плечи и обрамляли лицо наподобие плоской серой подушки. Темно-синий рабочий комбинезон свободно болтался на истощенном теле. Ногти на ногах давно надо было постричь. Судя по виду, у него едва ли хватило бы сил поднять топор, не то что махать им в бешенстве. Летиция подала ему свои сигареты, он взял их и вышел из кухни, не сказав больше ни слова.
– Он перестал нормально питаться, – нарушив молчание, сказал профессор.
– С каких пор? – спросила я.
– С семнадцати лет, когда мы отправили его в Оксфорд, – ответила Летиция.
– Видите ли, он был поразительно способный ребенок, – перебил ее муж, – но ехать учиться никак не хотел. Пришлось силой волочить его из машины и затаскивать в Бейллиол-колледж. На лестнице около своей комнаты он устроил жуткую сцену, наговорил нечто совершенно непростительное матери, обвинил ее в том, что она его бросает.
– До того мы не разлучались ни разу, даже на ночь, – объяснила Летиция.
– За какие-то две недели бедный мальчик докатился до состояния полного умственного расстройства и так до конца и не пришел в себя.
– Но должен же он хоть что-то есть, – настаивала я. – Ведь если бы он не ел, он бы умер, правда?
Уиллоуби Д’Арби глубоко затянулся сигаретой и, для выразительности постукивая чайной ложечкой по столу, сказал:
– Но он с нами не ест. Он никогда не выходит из дома. Еда у нас не исчезает. И к нему никто никогда не приходит. Так что видите, милая, нам самим непонятно, чем он до сих пор жив, но жив же.
– А к врачу он не обращался? – спросила я.
– О нет, ни за что, – сказала Летиция. – К медикам у него сугубо отрицательное отношение.
– Он очень плохо выглядит, – отважилась заметить я. – Очень худ и истощен.
– Ну, это ведь неизбежно, правда? – тоном, не допускающим возражений, заключил профессор Уиллоуби Д’Арби. – Раз он не ест.
– Сейчас начинаются «Жители Ист-Энда», – сказала Летиция.
Они вскочили из-за стола и, опрокидывая в спешке стулья, ринулись из кухни в гостиную. Я сложила посуду в машину и из прихожей набрала знакомый номер виллы, где жил Сидни: 010 351 89… Он был дома.
– Сидни? Это я! У меня камень с души свалился, – прокричала я.
– Ковентри? Ко мне только что заходили из полиции. Они считают, что ты убила кого-то из соседей.
– Да, Сидни, это правда. А что они говорили?
– Они хотели знать, звонила ли ты мне. Я им сказал, что у меня весь день телефон был отключен. Мы только встали, – добавил он. – Ковентри, что за хреновину ты сотворила из двенадцатой заповеди, а?
– Двенадцатая? Это какая? – спросила я.
– Возлюби соседа своего, как самого себя. – Он засмеялся в трубку.
– Сидни, я в Лондоне, только никому не говори. Обещаешь?
– Даже Дереку?
– Особенно Дереку.
– Не приезжай в Португалию, ладно, Ков? У меня осталась неделя, и я хочу провести ее в свое удовольствие, без осложнений. Я помогу тебе, когда вернусь, но эта неделя моя, о’кей?
– Да как я могу приехать, Сид? У меня ни денег, ни паспорта, ни…
– Прекрасно. Когда я вернусь, позвони мне… в магазин. – Он затянулся сигаретой, потом сказал: – А этот сосед, которого ты кокнула, заслуживал смерти?
