Книга Записки кинорежиссера о многих и немного о себе - Евгений Татарский

Надо вам сказать, что я, оглушенный совершенно, оплеванный, уехал из Москвы и приехал в Ленинград. Три серии непринятого фильма. Это вся киностудия «Ленфильм» без зарплаты, это убытки студии на довольно большую сумму. И что с этим делать и как быть, я не знал!

Я приехал в субботу. Чтобы отдышаться у меня было два дня: суббота и воскресенье, прежде чем я приду, оплеванный, в киностудию «Ленфильм».

Так в субботу и в воскресенье я сидел дома на кухне, подперев щеку. У меня над столом висел репродуктор, и тут чей-то знакомый голос иронично так рассказывает. Кто же это говорит? Господи, это же Дмитриев! Я впервые услышал эту передачу, которая шла на Ленинградской городской трансляции и называлась «В легком жанре».

Вел ее Игорь Борисович Дмитриев. «Господи! — подумал я, — если и писать какой-то текст, то говорить этот текст должен Дмитриев, и от своего лица!» Важно было только начать. Я попросил жену стереть крошки со стола, взял несколько листов бумаги и сел писать закадровый текст, благо, фильм я знал наизусть и понимал, как и куда будут вставлены эти реплики. Первую фразу было никак не придумать, но потом она неожиданно возникла сама: «Про наши похождения с принцем в Лондоне пресса писала много чепухи и глупостей…» и дальше все по порядку до фразы: «И тут, вернемся…»

Фильм «Папа, мама, служанка и я» смотрели многие, но немногие помнили, какой там хороший закадровый текст от лица персонажа де Фюнеса:

— Это не я! Это наш племянник! Вот это я! — говорил де Фюнес.

— Нет, это не я! — говорил Дмитриев. — Это наш попугай Фери! Вот это я!

Я имел право на эту фразу, потому что Дмитриев был одет во все белое с золотом, с орденом на левой стороне, и все время красовался. Он был самовлюбленный, как попугай.

Этой фразой и тональностью был задан обертон всего фильма и всего закадрового текста. Дальше писалось проще.

— Ваше Высочество! — говорит Дмитриев.

— Нет, нет, мы в походных условиях, — отвечает Даль.

— Ваше Высочество, но обед?

— Хорошо, поедим, но без аппетита!

Это не авторская фраза, ее придумал я. Вот так, по кусочкам, по кусочкам… Вечером я позвонил Игорю Борисовичу:

— Игорь, надо кое-что озвучить! Приходите завтра после трех, мы сделаем это!

С утра я приехал на студию, попросил монтажера кое-где расставить кадры, а где-то уплотнить, чтобы помещался текст. Это были элементарные технические проблемы, которые мы решили за 2–3 часа с прекрасным монтажером Тамарой Александровой Гусевой. С Тамарочкой Гусевой мы начали работать «ноздря в ноздрю» в одно и то же время. Она была ассистентом монтажера Стеры Гораковой, а я был вторым режиссером у Венгерова, у Хейфица. Она работала с ними, я работал с ними.

И когда я смог себе позволить снять дипломную работу на двадцать минут, то я подошел к ней и сказал:

— Хочешь, мы с тобой поработаем вместе?

Она ответила:

— Давай, Женя, конечно!

Для нее это была первая самостоятельная работа. Фильм был принят, и мне, и Тамаре включили зеленый светофор. Все двери в большое кино были открыты! Само собой разумеется, что, когда я снимал большое кино, то монтировали мы его с Тамарой, и «Золотую мину», и «Флоризеля».

В три часа дня мы пришли в ателье озвучания, и я дал тексты. Дмитриев очень мило и симпатично все сделал, но я считал, что картина от этого лучше не стала. Там все по-другому было задумано: для меня ирония в фильме была заложена в приключениях принца. Но чиновники решили, что я всерьез восхищаюсь принцем. Какое тут любование, какой там положительный герой? Он трус, просто трус! Это было прямо заложено.

Например, когда мы снимали эпизод в клубе самоубийц, и Председатель отправлял принца на верную смерть, Даль говорил:

— Женя, давай кого-нибудь попросим принести иголку, и в момент, когда выпал туз пик, я уколю себя, а вы снимайте крупно-крупно, как у меня расширяются зрачки.

— Давай!

Правда, фокус с расширяющимися зрачками не прошел, но зато у него отклеились усы…

— Ой, Марк, как хорошо! — говорит принц, когда его спасают слуги.

Я считаю, что чиновники были неправы, а я был прав. В конце концов, я привык к этому закадровому тексту, благо, он был написан мной.

Когда нужно было написать текст, я позвонил автору сценария Дубровскому, с которым у меня дружеские отношения.

Я сказал:

— Слушай, Гарик, они требуют переделать то-то и то-то… Давай напишем закадровый текст?!

— Напиши! — сказал Гарик. — Тебе это так нравится. Ты сделал, ты и выкручивайся.

Вот так это было сказано. Больше на эту тему я никогда с ним уже не говорил. Очень только жалею, что не вписал себя в титры как автор закадрового текста. Я легкомысленный был, молодой еще, мне еще пятидесяти не было. Я об этом жалею сейчас. Это было действительно мое творчество, и этот текст живет уже самостоятельной жизнью. И даже однажды спас мне жизнь. Я расскажу об этом.