Уступив настойчивости специального агента, мадам Смит допускает в конце концов, что ключи от особняка она должна оставить в полиции; нехотя она передает ему ключ от маленькой застекленной двери. Он сам ее закроет, когда будет уходить. Служанка выйдет через переднюю дверь, от которой у нее тоже есть ключи. Что касается калитки, то замок уже давно не работает.
Валлас остается в кабинете. Дюпон жил в этой крохотной комнате, выходя отсюда лишь затем, чтобы лечь спать и поесть, в полдень и в семь часов вечера. Валлас подходит к столу; кажется, что инспектора ничего здесь не тронули: на бюваре лежит листок бумаги, на котором Дюпон написал всего лишь три слова: «не могут помешать…» — очевидно, «смерти». Это слово он подыскивал, когда спускался к ужину.
Глава вторая
1
Да, это шум шагов; шаги на лестнице, они приближаются. Кто-то поднимается. Поднимается медленно — нет: не спеша; может, оглядываясь по сторонам? Держась за перила, похоже. Человек, у которого слишком резкий подъем вызывает одышку, или же усталый, идущий издалека. Мужской шаг, но осторожный, на три четверти приглушенный ковром — что придает ему временами какое-то боязливое или потаенное звучание.
Тем не менее это впечатление проходит. Поближе шаг слышится твердым, по всей видимости, нетаящимся: шаг мужчины с ясными намерениями, который спокойно поднимается по лестнице.
Три последние ступеньки преодолены с большей смелостью, вероятно, с желанием поскорее оказаться наверху. Теперь мужчина перед дверью; он на мгновение останавливается, переводя дыхание…
(…стукнешь один раз, потом еще три раза…)
Но он задерживается всего лишь на несколько секунд и начинает подниматься по следующему пролету. Шаги удаляются к верху здания.
Это не Гаринати.
А уже десять часов: Гаринати должен бы прийти. Ему следовало бы быть здесь уже минуту назад; это уж слишком. Эти шаги на лестнице должны были бы быть его шагами.
Он поднимается почти так же, но производит еще меньше шума, хотя ставит ногу тверже, идя по ступенькам без всякой задней мысли, без малейшей…
Нет! Невозможно больше путать Гаринати с этой фикцией: начиная с сегодняшнего вечера его заменит другой. На несколько дней, по крайней мере, его следует отстранить от дел и понаблюдать за ним; затем, может быть, можно будет поручить ему новое дело, не подвергая, однако, большой опасности.
Уже много дней он выглядит немного уставшим. Он жаловался на головную боль; и раз или два у него вырывались какие-то странные слова. В ходе последней встречи он явно показал себя не с лучшей стороны: был беспокоен, обидчив, без конца копался в давно улаженных деталях, кроме того, неоднократно высказывал совершенно безумные возражения и раздражался, если их слишком быстро отметали.
От этого пострадала работа: Даниэль Дюпон умер не сразу — это подтверждают во всех донесениях. Это не имеет значения, поскольку он все же умер, и более того, «не приходя в сознание»; но с точки зрения плана тут непорядок: Дюпон умер не в назначенный час. Вне всякого сомнения, причиной тому стала излишняя нервозность Гаринати. Затем он не пришел на предусмотренную встречу. Наконец, сегодня утром, несмотря на письменное приглашение, опаздывает. Ясно, что это уже не тот человек.
Жан Бонавентура — по прозвищу «Бона» — сидит на садовом стуле посреди пустой комнаты. Рядом с ним на полу — на сосновом полу, который ничем не выделяется, за исключением того, что за ним явно недостаточно следят, — лежит кожаный портфель. Стены, напротив, покрыты очень хорошими, если не новыми обоями, на которых маленькие разноцветные букеты однообразно цветут на жемчужно-серой бумаге. Потолок тоже недавно выбелен; по центру свисает на проводе электрическая лампочка.
Квадратное окно, на котором нет занавесок, освещает всю комнату. Две двери, обе нараспашку, ведут — одна в более темную комнату, другая в маленькую прихожую, которая завершается входной дверью. В этой комнате нет никакой мебели, если не считать двух металлических складных стульев, выкрашенных, как заведено, в темно-зеленый цвет. Бона сидит на одном из них; другой, расположенный напротив него, примерно в двух метрах, остается незанятым.
Бона одет не по-домашнему. Более того, его плащ застегнут до самого ворота, на руках перчатки, на голове шляпа.
Он ждет, оставаясь в неподвижности на этом неудобном сиденье, выпрямившись, скрестив руки на коленях, ноги, как будто привинченные к полу, не выдают никакого нетерпения. Он смотрит прямо перед собой, на маленькие пятнышки, оставленные дождевыми каплями на пыльном стекле, и через них, поверх громадных голубоватых стекол цехов, расположенных на другой стороне улицы, на беспорядочные постройки окраин, уходящие к сероватому горизонту, на котором торчат трубы и башни.
Когда стоит обычная погода, в этом пейзаже нет особенной глубины и привлекательности; но сегодня утром желто-серое небо снежных дней придает ему непривычные измерения. Одни очертания становятся более резкими, другие стираются; то тут, то там образуются пространства, возникают неожиданные нагромождения; все вместе организуется в ряд отдельных планов, когда рельеф, оказавшийся вдруг на свету, сразу теряет, как кажется, свою естественность — и быть может, свою реальность, — словно бы это чрезмерная четкость была возможна лишь в живописи. Расстояния подвергаются такому воздействию, что становятся почти неразличимыми, хотя невозможно в точности сказать, в какую сторону они изменяются: растягиваются или сокращаются — или и то и другое вместе, если только не приобретают какого-то нового измерения, неизвестного геометрии… Так порой бывает с затерянными городами, застывшими из-за какого-нибудь катаклизма на века — или всего лишь на несколько секунд в преддверии крушения, словно колеблющееся мерцание между жизнью и тем, что уже носит другое имя: после, до, вечность.
Бона смотрит. Спокойно разглядывает дело своих рук. Ждет. Он только что заставил город оцепенеть. Даниэль Дюпон мертв, вчера, убит. Сегодня вечером, в тот же самый час, такое же убийство отзовется эхом этого скандала, выведя наконец полицию из рутины, газеты — из безмолвия. За неделю Организация посеяла беспокойство во всех уголках страны, но власти еще делают вид, что речь идет о несвязанных друг с другом актах, о незначительных происшествиях. Чтобы разразилась паника, требуется это весьма невероятное совпадение, которое сейчас готовится.
Бона прислушивается. Шаги останавливаются перед его дверью.
Тишина. Никого.
Легко, но отчетливо слышится условный сигнал… резкий стук, затем три коротких едва слышных удара, резкий стук…
— Чего об этом говорить, раз все уладилось.
Но до Гаринати не доходит смысл этих слов; он стоит на своем: он попробует еще раз и уже не промахнется. Наконец у него вырывается признание: он потушит свет, если эта мера предосторожности так необходима, хотя, с другой стороны…
— Вы не потушили свет? — спрашивает Бона.
— Я не смог. Дюпон слишком быстро вернулся. Я едва успел освоиться с находившимися вокруг меня предметами.
