– Мы обе – известные на всю округу колдуньи. А наш отец был медиум, как раз по снам специализировался. И уж верно знал побольше, чем твой заграничный учитель.
От неожиданности Мо поперхнулся. Теперь он понял, откуда взялось ощущение чего-то странного, что витало в воздухе. Он засмеялся. Извинился. Засмеялся снова. И пошел назад. Но его вдруг разобрало желание подразнить старушек – он обернулся и спросил:
– А вы случайно не были влюблены в своего отца? Этот вопрос, заданный невинным тоном, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Кажется, гробы и те пошатнулись.
– Согласно теории, которую я применяю, – продолжал Мо, – все женщины в детстве испытывали желание спать с отцом.
Он ждал бурной реакции. И она не замедлила последовать. Но возмутилась и пригрозила заколдовать его только одна из сестер, другая же остановила ее и задумчиво сказала:
– Пожалуй, в этом есть доля правды, особенно по отношению к тебе. Ты вечно по утрам, как только мама вставала, норовила залезть к отцу в постель, а он тебя выгонял. Забыла, что ли?
– Ничего подобного! Это ты, хитрющая, как кошка, к нему залезала, и тебя он пинками гнал назад, в нашу кровать. Ты даже иногда пряталась в темноте, чтобы подсмотреть, как он писает! Тебе это ужасно нравилось!
– Врунья! Да ты сама недавно еще мне призналась, что тебе приснилось, будто отец писает во дворе, а ты попыталась сделать как он, стоя, и он засмеялся. Неправда разве?
Мо нарочито медленно, чтобы не упустить ни слова из их перебранки, шел к воротам. Отъезжая от дома по той же грунтовой дороге, он жалел, что не успел увидеть, как сестры разрыдаются. В глубине души они были ему даже симпатичнее, чем другие «клиенты». Он обожал наблюдать такие выяснения застарелых отношений, как будто река в полнолуние прорывала плотину. Признания, разоблачения… Психоанализ действовал как волшебная палочка! Да здравствует обнажающее слово!
В долине он не нашел ничего интересного. Там было всего две-три деревушки, из которых вся молодежь давно разъехалась. Остались только старики со своими гробами, замужние женщины с привязанными за спиной детьми, поля, которые надо обрабатывать, да свиньи, которых надо кормить. Однажды ему почудилось, что счастье близко: это было, когда за прилавком единственной на всю заброшенную деревню лавки он заметил пухленькую девушку лет восемнадцати и остановился понаблюдать за ней. Девушка записала несколько имен в расчетную книгу, наклеила марку на конверт с адресом налоговой инспекции. На вид это была бойкая молодая особа, полная решимости успешно вести свою торговлю. Но надежды Мо скоро испарились: на почти детском личике выделялись выщипанные брови – отпечаток тлетворной моды. Бесплатный сеанс толкования снов обернулся исповедью и морем слез, Девушка оплакивала свой недолгий опыт жизни в городе; она служила в ресторане и заплатила девственностью за то, чтобы остаться, но и это не помогло. Опять осечка! Мо спросил, где туалет, девушка проводила его на второй этаж, указала дверь в грязную кабину и без намека на улыбку, с самым будничным видом вошла вслед за ним. Внутри с жужжанием носился целый рой зеленых мух.
– Помочь вам расстегнуться? – спросила девушка с непринужденностью опытной проститутки.
– Нет, спасибо, – пробормотал оторопевший Мо.
– Я недорого беру, сущие пустяки для такого богатого человека, как вы, профессор.
– Выйдите! – закричал Мо. – Вы сошли с ума! И кто вам сказал, что я профессор?
Она покорно вышла и преспокойно заняла свое место за прилавком. Начни она упрашивать Мо, расписывать, как плохо идут у нее дела, как бедствует семья, или разыгрывать несчастную сироту, еще неизвестно, чем бы закончилась эта комедия.
Мо Непреклонный! Верный рыцарь! Дон Кихот! С именем прекрасной дамы на устах, с ее образом в сердце, под развевающимся знаменем, на котором запечатлен символ грезы, он мчался по ухабам, прочь из долины искушений.
Он еще не доехал до шоссе, но уже слышал нетерпеливые гудки грузовиков. Вдали, посреди грунтовой дороги, перед ветхим деревянным домом, виднелись две черные точки. Велосипед дребезжал, багажник скрипел, руль болтался в руках, а цепь при каждом повороте педалей грозила сорваться. Хоть бы глотнуть воды! Или взять в рот ложечку мороженого! Точки явно перемещались, менялись местами. Впереди длинный подъем. Мо налег на педали, переднее колесо, побуксовав на месте, с натугой двинулось на приступ. О где ты, ледяное лакомство!
Две темные точки на минуту скрылись, потом появились снова, они все так же шевелились, но по мере приближения росли и превратились в двух ведьм, ставших поперек дороги. Едва поняв, что это они, Мо соскочил с велосипеда. Его снова прошиб пот, на этот раз холодный. Никогда еще за все время своей психоаналитической экспедиции он не дышал так тяжко.
Однако сестры приняли его как дорогого гостя. Они попросили у него извинения, сказали, что поверили ему, и даже изъявили интерес к психоанализу. Мо не слишком поверил в такую резкую перемену и хотел проехать дальше, но сестры и слышать ничего не хотели. Они настояли, чтобы он завел велосипед во двор, провели его в дом и усадили за стол. Стены низкой столовой были оклеены газетами. В простенке между двух закрытых окон висела фотография пожилого мужчины – без сомнения покойного отца. В доме пахло тибетским ладаном. Над глинобитным очагом посреди комнаты висели два красивых, цвета охры, лука, видимо, орудия изгнания бесов. В очаге горел огонь. Вскоре закипел чайник и был подан чай.
Надо отдать сестрам должное: их лапша, пряная уха из карпа и свиные шкварки по виду, аромату и вкусу не имели себе равных. Пока он наслаждался этим пиршеством, этим чудом кулинарного искусства, сестры рассказывали ему сон, который им никак не удавалось разгадать. Отец до самой своей смерти так и не посвятил их в искусство толкования снов. (В обширных, как океан, анналах китайской истории не упоминается ни об одной женщине, которая бы им владела!)
Этот сон приснился сыну старшей из сестер за два месяца до смерти, а скончался он в тридцать пять лет. Умер своей смертью, скорее всего задохнулся. Никаких следов насилия не обнаружили. Последние несколько лет он работал в мраморном карьере, в городе Чунцине, в пятистах километрах от родного дома. Врачи заметили на рентгене затемнение в правом легком – обычная вещь у камнетесов. На Первое мая ему дали пять дней отпуска, и он приехал домой повидаться с женой и со всем семейством. За год до того он построил себе дом, лучший на всю деревню: двухэтажный, с балконами, отделанный по фасаду белым кафелем; мать и тетка выкладывали его вручную – несколько сотен плиток, одна к одной, – стоя на бамбуковых мостках. Бедняга даже не успел порадоваться своему новому жилищу, каждая пядь которого была полита его потом и кровью, оплачена его тяжким трудом. Приехал он поздно вечером и так устал с дороги, что у него не хватило сил ни поесть, ни помыться. Жена согрела корыто воды и вымыла ему ноги. Потом вроде бы она помогла ему раздеться и надеть чистую футболку и штаны. Он вышел во двор по малой нужде и вернулся в спальню. Сказал жене, что хочет перед сном помолиться. Он принадлежал к запрещенной секте Фалуньгун.[12]Жена вышла из комнаты и слышала, как он молится. Когда она закончила свои дела по хозяйству и присоединилась к мужу, он уже спал. А наутро она проснулась в семь часов и увидела, что он лежит мертвый. Поскольку он состоял в Фалуньгун, а она не хотела осложнений с полицией, вскрытия делать не стали.
