— Много.
— Бьет?
— Что вы?
— Венчаны?
— Нет…
— Грех, конечно. Может, от него дискомфорт, — предположил монах.
— Я устала-а, — вдруг не выдержала молодая женщина и зарыдала почти в голос.
— Ну что ты, — пожалел монах дитя. — Успокойся!.. Сам был артистом, природу твою носом чую!
— Понимаете, батюшка, — хлюпала она носом. — Он мне фильм «Смерть в Венеции» показывает и говорит, что это его любимый фильм, а я, чтобы сделать ему приятное, смотрю этот фильм, меня сон одолевает, а он плачет и все говорит: «Гений, гений!»
— Кто, Висконти? — спросил монах.
— Что?
— Ничего, — махнул рукой.
— Так я вынуждена тоже была плакать и повторять «гений»!.. Я вообще половину слов, которыми он говорит, не понимаю!.. — Она вновь зарыдала… — А вид делаю, что понимаю…
— Вот оно как!
— Да. — Она утерла сопли платочком, от которого вкусно запахло. — Он писатель… Я книжки его читаю, чтобы он видел — мы вместе! Но я в них ничего не смыслю! Я даже Толстого в школе читать не могла!.. Устала, батюшка!.. И так во всем!.. И с детьми его мне трудно!.. У меня пока своих нет, я не знаю как!..
Монаху было давно все ясно, а потому он сказал:
— Жена — посох мужу! А означает это, что во всем помогать она должна ему, партнерствовать! Нечего копаться в себе, трудиться надо! А ты все, мать моя, играешь в жизни, как в кино. Поплачешь вместе с ним над тем, чего в твоей головушке и не помещается! Ты трудись, книжки читай с самого начала, с детских! Кино смотри, а если не понимаешь о чем, так и скажи ему — не понимаю, нечего кино в семье разводить! И не копайся в своей голове, все равно ничего не найдешь, только ему душу измучаешь!..
— Да, — подтвердила она. — Мучается, бедный!
— А не хочешь трудиться — расходись! Из одной породы в другую тяжко перепрыгнуть! У тебя родители кто?
— Папа — электрик, мама — мастер по уборке территорий…
— А он писатель… — монах вздохнул. — Известный?
— Да…
— Тяжкий труд тебе с ним… А для него как тяжко! Поманился тобою, как искусом!.. Понимаешь, мать, не жалует церковь актеров! Сегодня ты одна, завтра — другая! Сама с ума сходишь от потери себя и всех вокруг сводишь!.. Подумай, стоит ли мучить его?
— А жить на что?.. Он столько для меня сделал!.. Да и люблю я его!
— Приходи еще, — пригласил монах и пожал молодой женщине руку. — Приходи…
Она ушла.
Монах еще два часа исповедовал обыкновенный люд, без рефлексий, а потом у себя, чаевничая, вспомнил актриску, подумал о том, что все в России потеряно невозвратно, что не восстановить русский народ! Избалован безверием и тупым безразличием к ближнему. Только о себе думает человек!.. Он сам когда-то, будучи талантливым актером, разуверился в отношениях мужчины и женщины, объяснив себе, что ему, искреннему романтику и максималисту, нечего делать в семейных узах, наполненных страданиями и подлостью… От того и ходил он в духовниках почти всех питерских и московских актерок, пытаясь наставить их на семью — венец человеческой жизни, его предназначение!.. Или хотя бы боль облегчить…
— Вот в мусульманской семье все по-другому, — покачал головой монах, случайно услышав по радио арабскую мелодию. — Разве у них там могут женщине прийти в голову такие мысли?
— Не могут! — ответил сам себе честно и грустно перекрестился.
Баран
Он родился раненым.
То ли роды были сложными, то ли у матери были какие-то сомнения в целесообразности его появления, но с самого момента рождения на свет мальчик рос чрезвычайно обидчивым и нервным, будто без кожи к свету предоставился.
С пяти лет впадал в настоящие ярые истерики, пуская фонтаны слез, кричал, что никто его не любит, что никому не нужна его жизнь, и все такое в том же духе.
Тысячи истерик! Моря слез! Каскады обмороков!
В двенадцать лет он решил доказывать родителям, что теперь они ему не нужны. Так и заявлял:
— Не люблю никого! Никто мне не нужен! — по-прежнему с фонтанами слез и завываниями. — Сам проживу-у! Плевать на всех хоте-ел!..
Пропадал из дома, прибиваясь к полублатным компаниям, его искали с милицией, возвращали домой, клянясь вместе с бабушками и дедушками, что все его любят, что для родителей нет никого дороже, чем он!..
— А-а-а!!!
Все больше рана в груди!
Но вскоре он перерос истерики внешние, тяжело мучился внутренне, как будто гирю на душе носил, становясь от самопоедания человеком с беззащитной психикой, чувствующим все на кончике иголки, куда как утонченнее, чем весь остальной мир. Во всяком случае, так казалось… Естественно, он поступил в творческий ВУЗ, где тотчас влюбился в девочку, которой не пришел еще срок любить кого-либо, кроме родителей, Она мечтала о принце из какой-то сказки и еще о чем-то, самой непонятном. Так бывает, не дозрел еще предмет его обожания для любовного сбора.
Он посвящал ей недурные стихи, таскался за ней собачонкой, даже возле туалета дожидался… Над ним смеялись, юноша в ответ всех презирал и боялся. От неразделенной любви он все более истончался душевно и, наверное, как личность психопатическая, не наверное, а даже наверняка, покончил бы с собой… Но, о чудо! Пришла пора и — она влюбилась. И влюбилась в того, кто был рядом. То есть в него.
Они поженились, пожили месяц сладко, а потом он вдруг, к ужасу своему, открыл, что она мыслит полярно его представлениям о мире. То, что ему казалось белым, для нее было черным, то, что для него было столпом Добра, для нее очевидным Злом!
«Боже, что это?!.» — кричала его душа, захлебываясь.
Через восемь месяцев они развелись, но, к ужасу своему, любить он не перестал, наоборот, любовная мука в нем разрослась беспредельно. Издыхая, он ждал и жаждал конца болезни, а когда истощенный, но все еще мучимый страстью, решил вернуться к ней, чтобы попробовать понять ее Добро, подладиться под Него, оказалось, что она замужем…
И тогда он решил доказать ей всей своей жизнью, всем дыханием своим, что он не просто один из миллиарда плебеев, что он чего-то стоит, что Добро его куда как добрее и что он — это Он с большой буквы.
Всю свою первую муку, перемешав Добро со Злом, он поместил в роман, который писал десять лет. Книга оказалась почти гениальной, ее перевели на тридцать шесть языков, да и последующие произведения получились не менее талантливыми, отмеченные крупными премиями. Это был успех!
«Вот! — говорил он про себя, обращаясь к ней. — Вот кого ты потеряла!»
Он стал состоятельным человеком, прижил для уверенности троих детей от разных матерей, содержал всех достойно.
Вот! — душа омывалась сладкими слезами мщения.
