День первый Дура
Мы ехали по скоростному шоссе к дому. Скорость почти к двумстам. Большой мощный немецкий автомобиль отлично держит зимнюю дорогу.
Боковым зрением я вижу, как она смотрит на меня. Я чувствую на ее лице легкую улыбку, которую так люблю.
Коротко оглядываюсь.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Ничего, — отвечает. — Просто смотрю на тебя. Ты такой красивый!..
Я улыбаюсь и гляжу на такое родное, любимое лицо, совсем еще юное. Ее глаза светятся мощнее, чем фары немецкой машины.
— Я тоже очень тебя люблю! — отвечаю и тяну губы к ее губам…
Немецкая машина, будто огромный снаряд, выскакивает на обочину трассы, пытается устоять на полотне, но сначала встает на два колеса, а затем, словно пущенная из огромной пращи, летит в кювет, перевернувшись восемь или десять раз. В конце своего последнего пути автомобиль становится на четыре колеса и прекращает движение… Дым, пар, где-то языки пламени. В салоне месиво из окровавленной плоти, и не поймешь, где женское тело, а где мужское…
Между прочим, это я пишу… Оттуда. Кстати, рядом она сидит, хохочет в голос, дура!
Двое
У нас с НИМ была одна девушка на двоих…
Как это часто бывает в молодости, подружились в одночасье на берегу теплого Коктебельского залива.
Я и до того бывал в милом сердцу приюте для поэтов, художников и прочей нечисти, поселке Планерское, и еще в прошлом году, перед самым своим отъездом в Москву, заприметил ЕЕ.
Вызывающе красива, с гордой постановкой головы, со свободно живущими под почти прозрачной блузкой грудками, она сама напросилась, чтобы в следующем сезоне я вкушал все ЕЕ прелести, наряду с дивными персиками, абрикосами и виноградом с местного рынка.
В первый же вечер нового сезона мы сговорились и соскочили с хмельной пирушки. Сбежали с горы к Коктебельскому заливу и бросились в него обнаженными и предвкушающими…
На мокрой, прохладной гальке ничего не случилось… Так бывает… Да…
Вернулись на гору, где ОН, мой новый друг, допивал портвейн и шептал мне на ухо радостный, что у НЕГО с НЕЮ все в порядке, а я, почти трезвый, вослед объяснял ему, что и у меня с НЕЮ все чики-пики… Посмотрели друг на друга, улыбнулись сначала изумленно, потом хитро… Я был честен и признался, что хоть наши голые тела были тесно прижаты друг к другу, но тем не менее, подлые, не совершили того, для чего были созданы. Что-то заело… У меня… Каково же было мое удивление, когда и ОН, мой новый друг, поведал мне нечто похожее о своем с НЕЮ интиме, с тем же самым результатом. Эректильная дисфункция, как бы сейчас сказали врачи… Коллективная!
В тот вечер мы с НИМ договорились, что встречаться с нашей дамой станем по очереди, конечно же храня свои договоренности в тайне от юной избранницы.
Мы встречались с НЕЮ, целовали через день ее груди и плоский живот, но, к нашему удивлению, мужская функция не восстанавливалась.
Говорили меж собою.
— Может, сглазили? — вопрошал ОН.
— Вполне, — соглашался я. — Могли.
— А кто?
— А хрен его знает! Мистика! У меня такого никогда не было!
ОН был полиглотом. Знал четырнадцать языков и за время безуспешных попыток овладеть ЕЕ заколдованным телом выучил иврит. Я был простым оболтусом и ничего не выучил…
Все получилось в ночь перед отъездом. То ли сглаз прошел, то ли наступившее полнолуние виновато, мистика над ее прекрасным телом развеялась, и я наполнял ЕЕ лоно своей Вселенной почти до рассвета…
Перед отъездом ОН рассказал мне, что и у него случилась удача. Мы обнялись и расстались…
Меня захватила столичная жизнь, я позабыл о лете и обо всем, что его наполняло. А потом на Хэллоуин я встретил ЕЕ в каком-то ночном баре, где ОНА сначала отвесила мне звонкую пощечину, а потом, мощно глотнув коньяка, поведала о том, что ОН в начале сентября заболел желтухой. ОНА за ним ухаживала целый месяц, как проклятая, и не знала, что у НЕГО готовы документы на отъезд в Израиль. Он ЕЕ с собою не взял, рассказав, что она — б…, так как параллельно спала со мною!
В ту ночь, в своей кровати, я утешал ЕЕ, как мог, мучая вопросом, почему ни у меня, ни у НЕГО не получалось тогда?..
ОНА не знала, но предположила, что, наверное, нельзя вот так, с двумя сразу?
Я не ответил…
Я встретил ЕГО через двадцать лет. Писали, что ОН советник израильского премьера и выучил уже шестьдесят языков. За разговорами о политике и литературе он вскользь обронил, что любил в жизни лишь одну женщину… ЕЕ.
А совсем недавно ОНА, давно проживающая где-то в Нормандии, прислала мне мейл с вложением. В нем были две фотографии тинейджеров мужского пола. ЕЕ сыновья. Один был моим тезкой, другого звали ЕГО именем…
Я ответил, объявив, что рад возобновлению знакомства, и предложил ЕЙ привезти своих пацанов в Коктебель… Там клево!
Больше она мне не писала…
Только не сегодня
Он стоял на коленях и истошно орал. Причем делал это со вставленным в окровавленный рот дулом помповика. Ружье было заряжено картечью.
Она тоже стояла рядом на коленях, судорожно гладила его ладошкой по спине и слабым голосом просила:
— Не надо!.. У тебя дети!..
Он заорал еще громче, рыская указательным пальцем по курку…
— Любимый!..
— А-а-а! — Он выл так страшно и потусторонне, что мороз сковал ее плечи. — А-а-а-а-а!!!
Говорили, что его вой слышали за сорок километров гаишники на МКАДе.
— Ну, пожалуйста! — шептала она. — Успокойся!..
Он знал, что она его не пощадит завтра.
Из его красных, как у вампира, глаз текли реки.
— Меня никто не любит! — проикал он наконец, вытащив ствол изо рта. Потянулась к полу кровавая слюна.
— Как никто не любит? — утешала она. — Тебя дети любят!
Он опять завыл, как вурдалак, постившийся сто лет.
— Ты всем нужен! — заклинала она. — Как же без тебя!..
Он уже понимал, что не застрелится «после детей», хотя до них был близок.
Теперь ей было уже не обязательно говорить, что любит его. Она забрала из обмякших рук ружье и выбросила с балкона в только что выпавший снег.
Он уже не выл, а потихоньку сипел.
— Зачем ты сказала мне, что любишь?
