— Помните, — вдруг спросил Карадок, — рассказ Сиппла о его борьбе с Коро? В «Нае», сто лет назад.
Естественно, я помнил.
— Ужасно было бы, — с важностью произнёс Баньюбула, — действительно ужасно, если бы это распространилось и в Англии тоже. Могло бы пасть правительство — поверьте мне, с Коро так уже бывало. И уж тут-то наш маленький Тунк не справился бы, потому что в него никто бы не поверил. Итак, подвожу черту под сей странной историей: я разбудил Ламбитуса и, ни на что не надеясь, сообщил ему о своём плане. Так как Ламбитус был готов схватиться за любую соломинку, то с энтузиазмом поддержал меня. Я раздобыл несколько ex-voto[42], несколько шёлковых картинок, зачем-то изготовленных Британским советом, и стал думать. Через полчаса у меня уже было довольно грубое изображение, которое, если воплотить его в розовато-лиловых тонах (кстати, национальный цвет), могло бы привлечь к себе несчастных.
Мы позвонили Джулиану и послали ему образец. Мы предлагали распространять амулет бесплатно, возможно, разбрасывая его с воздуха, однако, как всегда, Джулиан с его острым умом решил проблему иначе. Амулет не будет представлять никакой ценности, если за него не придётся платить, сказал он, и мне пришлось с ним согласиться. Лишь несколько тысяч подлежали раздаче в больницах, а остальные — около четырёх миллионов для начала — решено было выбросить на рынок, чтобы предупредить подобную акцию католиков. Более того, он предложил нам один процент доходов, что было очень мило с его стороны и что сделало нас обоих весьма богатыми людьми. Итак, Коро в конце концов взяли под контроль благодаря Тунку. Должен признаться, я сохранил самые добрые чувства к божку и ношу его как амулет на цепочке для часов — хотя, видит Бог, в моём возрасте…
Вещая таким образом, граф вытащил новую и очень дорогую золотую цепочку и продемонстрировал нам своего божка.
— Прелестная эмблемка, правда? — с нарочитой скромностью спросил он.
— А почему европейскими буквами?
— Там больше ценят чужое колдовство. Этот вариант был для раздачи в больницах. А в продажу пошёл другой. Нас немного беспокоили религиозные чувства, но все остались довольны.
TUNC
U___N
N___U
CUNT
Вздохнув при воспоминании о своих грандиозных приключениях, Баньюбула посмотрел на новенькие золотые часы, висевшие на цепочке.
— У меня совещание, — сказал он. — Пора бежать. Карадок, в шесть встречаемся в самолёте. Не опоздайте и не потеряйте билет. — Потом, уже на бегу, он помахал нам и приостановился, чтобы бросить через плечо: — Надеюсь повидаться в Лондоне.
Карадок вылил в чашку остатки чая и допил его.
— Правда, потрясающе, как люди находят себя? — Мы не могли не заметить, что это прозвучало немного сентенциозно, увы. Выбравшись из своего кокона, Баньюбула стал наконец бабочкой, какой он всегда был, великолепным «павлиньим глазом», и широко расправил крылья.
— Понимаете, — сказал Карадок, кусочком кекса размазывая по тарелке масло, — больше ничего и не нужно. Не нужно больше, но и меньше тоже не надо.
Наступило время расставания, и мы с неохотой покинули Карадока, радуясь хотя бы тому, что отыскали его среди живых. Мы немного поговорили с ним о его бумагах, афоризмах и записях — ну и, конечно же, о том, как мы с Вайбартом попали впросак, пытаясь упорядочить наследие почётного покойника. От души посмеявшись, он вытер рукавом слёзы на глазах.
— Нельзя так с так называемыми мертвецами, никак нельзя, — сказал он. — В общем-то, это я виноват. Нечего оставлять за собой столько мусора. Но тогда я ещё не знал, что сначала надо всё привести в порядок, а потом уж умирать, или не будет тебе, мёртвому, покоя, метафорически говоря. Прошу великодушно меня простить. В следующий раз будет иначе, когда я умру по-настоящему. Вот увидите — ни пылиночки, ни сориночки. Всё будет гладким, как яйцо, помяните моё слово. Ни удара, ни грубого слова не останется — все записи будут сожжены или стёрты.
Он проводил нас, шагая размашисто и неуклюже, до стоянки и в тумане помахал на прощание рукой. Когда мы заворачивали за угол, я обернулся и поднял кулаки большими пальцами вверх, на что он повторил мой жест. Уже начали зажигаться фонари, потому что было туманно и сыро, и по невозмутимым проспектам катили, покачиваясь, освещённые трамваи.
— У меня голова идёт кругом, — признался я, — от удивления.
Бенедикта легко коснулась моего колена и на мгновение сжала его, прежде чем вновь сосредоточиться на зигзагах приозёрной дороги.
— Не исключено, у тебя был контакт с Коро, — сказала она.
— Не исключено.
— Надо будет попросить амулет у фирмы.
— Надо. Ни в чём нельзя быть уверенным в этом мире; даже такие невинные люди, как Сиппл, вполне могут обмишулиться.
Тьма быстро густела, и вскоре я уже дремал в кресле, время от времени просыпаясь, чтобы взглянуть на ряд освещённых показателей на панели.
— Зачем так быстро? — вдруг спросил я.
— Закури мне сигарету, — отозвалась Бенедикта, — и тогда я скажу. Сегодня с нами должен связаться Джулиан. Поскольку он может позвонить, мне вдруг стало не по себе, и я подумала, что надо побыстрее вернуться.
Я раскурил сигарету и отдал ей.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Уже давно получила открытку о том, чтобы ждать сегодня от него весточки, но дата выскочила из головы, и я вспомнила о ней, только когда заговорил Карадок. Если тебе кажется, что мы едем слишком быстро, то можно и помедленнее.
Да нет, не слишком быстро; правда, и телефонного звонка не было. Из Берна в больницу пришёл телекс: «Если Феликс не против и ты не возражаешь, пожалуйста, давайте устроим пикник в коттедже 5 на Констаффел пятнадцатого числа около полудня. У меня так мало свободного времени, что мне бы хотелось совместить встречу с лыжной пробежкой. Идёт?»
— Любезность скрывает приказ, — заметил я. — А если отказаться? И что ещё за чёртов Констаффел?
— Учебная часть склона. В «Паульхаусе» всегда есть свободный домик для выздоравливающих.
— Послушай, Бенедикта, — сурово проговорил я, — не надо делать из меня летучую мышь. И я не собираюсь кататься на лыжах в моём теперешнем состоянии.
— Ну что ты! Мы можем подняться на téléférique[43], а домик находится в пятистах ярдах, и к нему ведёт отличная тропинка. В такую погоду на ней не должно быть снега. Мы прогуляемся, если ты согласен, вот и всё. А если нет, я телеграфирую ему.
У меня было искушение дать свободу накопившемуся раздражению, однако я подумал и удержал себя от этого.
— Почему бы не прогуляться? — ответил я. — Да, так и сделаем. Но предупреждаю, если он появится в виде снежного человека, я так его отделаю ледорубом, что он света не взвидит.
