Это была ложь, конечно.
Надо что-то делать. Жить, когда я в отчаянии, я не могу. Тем более – писать гениальные романы. Даже эту несчастную повестушку все никак не добью.
2.6
Еще через две недели оказалось, что мне очень мало платят. Сумма, которую собственноручно вписал в платежную ведомость коммерческий директор Корольков, равнялась пятидесяти долларам. Это было мало, ничтожно мало, так мало, что не хватало даже на еду. То есть на китайскую лапшу, конечно, хватало, но поскольку закалки голодным пайком у меня даже в студенчестве не случилось, давалась эта лапша тяжело.
В один из дней я набралась смелости и постучала в кабинет коммерческого директора.
– Мало вы мне платите, – сказала я Королькову. – Пятьдесят долларов – что за деньги? На жизнь не хватает…
Корольков отложил в сторону «Спорт-экспресс», снял очки.
– Говоришь, не хватает… Ты одна живешь?
– Да.
– А я восемь жоп кормлю. Ты не представляешь, как мне не хватает. Вот, думаешь, я много зарабатываю? Пятьсот долларов… За гараж платить надо? Бензин покупать надо? За английский ребенку надо? Другому за гитару, третьему за айкидо. Нянька, уборщица… У тебя большая квартира?
– Нет, – сказала я мрачно, мне уже все стало понятно.
– А у меня большая, сто десять метров! Сотку в месяц вынь да положь. Вот если посчитать, то у меня гораздо меньше денег остается, чем у тебя, а ты еще просишь. Твои проблемы цветочки по сравнению с моими.
Цветочки, стало быть. Нашел клумбу. Кикерон! Я вышла из кабинета, едва удержавшись от того, чтобы не пнуть дверь ногой.
– Я так больше не могу! – жаловалась я по телефону родителям. – Они не собираются повышать мне зарплату. Я даже зимние ботинки не могу купить. Хожу в позапрошлогодних.
– Ни копейки от нас не получишь, – отрезал папа. – Поняла? Ни копейки. Я в твои годы асфальт отбойным молотком долбил. А по ночам писал кандидатскую.
– Держись, – сказал слышавший наш разговор экспедитор Слава Сорока. – «Кто не пережил войну, любовь и нищету, тот не жил». Александр Сергеевич Пушкин.[6]
Сорока – это фамилия, но вполне могла быть и кличка – не Лисицей же его с таким клювом называть. Вечно взъерошенный, волосы темные, с блеском; черное пальто, полы как крылья летят, шея обмотана белым шарфом – сорока и есть, разве что серебро у господ не таскает. Иногда я просила слетать вместо меня в копи-центр или в «Диету» за хлебом, и он никогда не отказывал. А теперь он меня утешает.
– Все в порядке, – сказала я тогда Славе. – Писатель должен быть возле книги…
Впрочем, сказала я это не очень уверенно.
2.7
Мои служебные обязанности сводились к тому, что с утра до вечера я переписывала своими словами русские народные сказки из сборника Афанасьева, печатала платежки, вела клиентские карточки оптовиков, а в перерывах бегала за сигаретами для коммерческого директора.
Комдиректор издательства Корольков, в чьем непосредственном подчинении я находилась, курил исключительно «Парламент». В магазине «Диета» на Садовой-Триумфальной он стоил тридцать пять рублей. А в оптовой палатке на Даниловском рынке – двадцать четыре, то есть на одиннадцать рублей дешевле. В день у комдиректора уходила одна пачка, а если приезжали клиенты, то две. Иногда он брал еще пачку домой. Таким образом, моя прибавка к зарплате составляла от нуля до тридцати трех рублей в день.
К рабочему дню я готовилась с вечера. В правом кармане пуховика у меня была сделана специальная прорезь, которая вела дальше в подкладку. Туда помещалось три пачки. Поскольку пуховик был очень толстым, да еще и на три размера больше – мама в Салтыковке на рынке купила по случаю, – то получалось незаметно.
Когда Корольков посылал за сигаретами, я брала деньги, надевала пуховик с контрабандой, выходила на улицу и минут десять гуляла, держа пачку в руке – для того, чтобы она остыла, ибо в шкафу, где висела верхняя одежда, проходила труба с горячей водой, и все ужасно нагревалось.
После охлаждения товара я возвращалась в офис и как ни в чем не бывало выдавала сигареты из кармана.
Больше всего я боялась, что в теплую погоду сигареты не успеют остыть, и он все поймет.
Ужасно было и то, что я никак не могла постирать пуховик – куртка с такими карманами была у меня одна. Правда, в гардеробе висела еще песцовая шуба, подарок от бабушки ко дню совершеннолетия, но там вообще не было карманов, а стало быть, и возможности приработка. Короче, шуба не годилась.
Через два месяца постоянной носки воротник куртки из светло-желтого сделался… сделался… назовем это словом горчичный. Тогда я стала надевать поверх черный шерстяной платок – обматывала вокруг ворота и подворачивала внутрь бахрому.
Такой запеленатой матрешкой и проходила всю зиму.
1.4
Фамилия у Марины оптимистическая и жизнеутверждающая – как колокольчик над входом в магазин игрушек, где продают воздушные шарики, розовых пупсов и клоунов с гармошками, но никогда – скучные кубики и лото: Гамаза. Сплетение трех гласных, двух звонких и одного сонорного звука оповещало мир, и вовсе не ложно, о непоседливом и взбалмошном характере обладательницы. Друзья даже не произносили, а пели ее фамилию, как песенку про Буратино:
– Скажите – как его зовут?!
– Га!
Та-та-та-ти-та-та!
Ма!
Та-та-та-ти-та-та! – но тут уже чувствовалось, что одного слога не хватит, и фамилия пропевалась на итальянский манер.
– Зи!
Та-та-та-ти-та-та!
Но!
Та-та-та-ти-та-та!
И патетическое сфорцандо:
– Га! Ма! Зи! Но!!!
* * *
С Мариной Гамазой я познакомилась по объявлению. На стенде в вестибюле Дома культуры «Салют» белел тетрадный листок. Объявление состояло из пяти слов:
«Журнал «Голубые небеса» ищет гениев!» И номер телефона.
Единственным человеком, кто по нему позвонил, была я.
В какой области я считала себя гением, это другой вопрос. Наверное, в журналистике. Я страстно желала опубликовать статью про своего друга, замечательного фотографа Леню Лещинского. Ей-богу, он того заслуживал.
Но только не в таком СМИ. Издание оказалось рукописным, тиражом пять экземпляров, а выпускала, вернее, каллиграфическим почерком писала, а иногда и вышивала – ну да, прямо вот так, нитками, по тряпичным страницам, – словом, вела его Марина Гамаза. Содержание в основном составляли стихи, которые она время от времени сочиняла, начитавшись Ксении Некрасовой или Марии Петровых.
