Когда ты прочтешь это, я буду уже далеко.
Наши отношения невозможны, между нами никогда ничего не могло получиться. Не пытайся меня догнать и не ищи меня. Это мое решение, и оно неизменно. Я люблю тебя, но не могу с тобой остаться.
Пожалуйста, не беспокой мою маму, она знает, что я уехала. Но не знает куда. Не спрашивай ее ни о чем, ей и без того хватает горя.
Мне надо побыть одной, вдали от дома, и все обдумать.
Я надеюсь, что когда-нибудь ты меня поймешь.
Ни на что не надейся и не ищи меня. Это невозможно. Я этого не хочу.
Прощай, милый Макс, я плачу.
Пусть у тебя все будет хорошо.
Сабина.
Часть вторая
1
Франкфурт скрывался в густом белом тумане, как в облаке. Когда книголюбы и книготорговцы покидали гигантский комплекс зданий, где проходила ярмарка и вентиляторы неустанно гоняли из зала в зал теплый, наполненный испарениями воздух, их ожидала прохладная тишина. Даже шум машин, день и ночь трудящихся над перестройкой города, казался наслаждением.
Еще год назад я считал Франкфуртскую книжную ярмарку праздником, несмотря на истерическую конкуренцию и стремительно заключаемые контракты, тайные измены и любовные связи между коллегами. А может быть — именно поэтому. Трудно было не потерять голову от бесконечных дискуссий о покупке прав на книгу, о которой ты и знал-то всего ничего: содержание, изложенное в двух словах, либо необычайно красивое начало. Иногда дело решали рекомендации симпатичного редактора, считающего книгу ужасно современной и важной и предрекающего ей фантастический успех.
На этот раз я вылезал из своего роскошного «рено-эспейс» с чувством страха. Я тащил тяжеленную коробку с книгами к дверям отеля, вдыхая сырой воздух, и чувствовал, что нынешняя ярмарка станет для меня решающей.
Мне недавно исполнилось сорок, и я слишком хорошо понимал, что до сих пор моя жизнь проходила как наводящая сон череда проб и ошибок; и всякий раз я пробуждался в панике, полный благих намерений, готовый к переменам. Все равно каким: переехать, жениться, написать бестселлер. Наконец я устал от собственного оптимизма.
Облако, в котором безмолвно парил Франкфурт, врывалось в мои легкие, неся с собою самодовольство и претенциозность, переполнявшие писателей и их издателей (вторые, понятно, доминировали). Кто скажет новое слово в современной литературе, кто предскажет будущее? Чей голос окажется самым сильным, чья книга утолит голод, мучающий публику? Какая книга расскажет то, о чем каждый хотел узнать — сам того не сознавая? Я все яснее видел, что Франкфуртская ярмарка — всего лишь Лас-Вегас от культуры, но — увы, моя страсть к азартным играм с годами пошла на убыль.
Я издавал книги пятнадцать лет, и мой энтузиазм, честно говоря, уменьшился. То ли издательство должно работать по-другому, то ли я должен заняться чем-то другим. Это-то я понял, но не знал пока, что надо поменять.
Моя коробка с книгами не пролезала в крутящуюся входную дверь «Континенталя», гостиницы для туристов, давно потерявшей былой лоск, где я собирался остановиться.
Унылый привратник отворил моей огромной коробке и мне дверь для инвалидов. И я увидел потертые ковры на полу, следы от потушенных окурков на стенах и потолке. Из ресторана несло прогорклым маслом; настроение испортилось окончательно, и я с отвращением вспомнил, как с радостным возбуждением зарезервировал здесь же комнату для Норы. Араб-лифтер, пыхтя, втащил коробку в лифт, и я последовал за ним.
2
Конечно, я собирался издавать великую литературу — редкостные находки, сокровища. Никакого легкого чтения, только мастерские работы вроде «Над пропастью во ржи», на которых лишь случайно можно заработать большие деньги. Культовые книги.
Так я думал, когда открыл, сразу после университета, маленькое издательство. Папа дал мне — это был широкий жест — начальный капитал. Наследство тети Юдит, которое я с трепетом принял. Но деньги оказалась слишком серьезным испытанием для моих расплывчатых планов.
Всего через год я вынужден был пойти работать в ресторан, чтобы рассчитаться с долгами. Времени на поддержку моего умирающего предприятия почти не оставалось. Мои собственные писательские планы пришлось отложить до лучших времен. Рассказ о том, как загнулось мое предприятие, оказался грустным и коротким. Все имущество маленького издательства — восемь тысяч роскошных томов, авторами которых были двое по сей день никому не известных фламандцев и один юный ниспровергатель основ из Фехеля, — выбросили на помойку.
Не ставя в известность родных, я попытался устроиться в довольно крупное издательство, и меня сразу приняли на работу. Успех тем более приятный, что конкуренция была в ту пору велика: едва ли не каждый хотел стать редактором.
Только через три года я решился сказать папе, что издательства у меня больше нет. К тому времени я успел дослужиться до главного редактора, так что мне, собственно, нечего было стыдиться, хотя совсем избавиться от ощущения провала так и не удалось.
А через шесть лет меня неожиданно назначили на место того самого человека, который когда-то, молодым, многообещающим директором, принимал меня на работу. Он сказал, что собирается начать свое дело.
Объяснение, как я быстро понял, служило прикрытием его собственных неудач. Он управлял издательством на грани фола и избежал краха лишь потому, что мы были частью огромного концерна с солидным капиталом.
Так в тридцать четыре года я оказался руководителем довольно крупного издательства, с трудом державшегося на плаву. С управлением у нас тоже не все было в порядке: несмотря на помощь «материнского» концерна (а может быть, именно из-за нее), это оказалось довольно сложным делом.
Теперь тетя Юдит могла бы быть мною довольна: я все очень удачно реорганизовал, а главное, в первые годы мне безумно везло с дебютантами. По крайней мере, восьмерых удалось продать тиражами, превышавшими двадцать тысяч экземпляров, что помогло издательству, имевшему представительный список ранее опубликованных авторов, приобрести солидную репутацию, хотя по-настоящему процветающим я бы его не назвал.
Прошло еще шесть лет, и список дебютантов сильно сократился. Конкуренция была слишком велика. Мне все чаще казалось, что весь мир пишет книги и немедленно их издает. Нужно было срочно выдумать что-то новенькое.
В ту осень у нас был только один козырь: дебют Норы Вебер. Ее книга выплыла неожиданно, из-под вороха пришедшей по почте школярской прозы.
Я сам помог Норе ее отредактировать. Сперва она не желала соглашаться ни с одним советом. Лишняя точка, запятая, вычеркнутая строка — любая мелочь была победой, Нора сопротивлялась всему. Впрочем, сама она — может быть, именно поэтому — мне очень нравилась.
Книга ее рассказывала о дружбе между двумя женщинами, возникшей благодаря какой-то старой истории. Называлась она — «Песок». «Необычная книга, которая непременно понравится женщинам», — было написано в нашей рекламе.
