— Ты не сказал ни слова! — сказала она сердито.
— Господи, если бы это было так просто. И вообще, это неправда!
Теперь она разглядывала свой стакан и, кажется, немного расслабилась.
— Странно, да? — сказала она. — Я всегда нервничаю в присутствии отца. Несмотря на то что я им восхищаюсь.
Я придвинулся к ней, не вставая со стула. Осторожно обнял ее за плечи, но она, так же осторожно, высвободилась из моих объятий.
Никогда больше я не встречался с ее отцом.
39
— Тебя никак не назовешь роковой женщиной, — сказал Виктор Сабине как-то вечером, когда зашел навестить нас.
Виктор дружил со мною с детского сада, мы учились с ним в одном классе, и после школы он обычно приходил ко мне: его мама работала и днем ее не бывало дома. Потом нас перевели в разные школы, и наши пути ненадолго разошлись: Виктор учился не слишком хорошо.
Мы возобновили дружбу, когда я поступил в университет, а он поселился по соседству со мной. Виктор оказался прирожденным бизнесменом; он занимался чем-то связанным с компьютерами. В ту пору это занятие было восхитительно новым и необычным.
Мне нравилось, что Виктор считал меня «интеллектуалом», которого полагалось уважать. В наших отношениях не были полного равноправия, но дружба была такой давней и близкой, что неравенство ей не вредило. Я вел себя с Виктором как старший брат, такое распределение ролей было принято между нами давным-давно. Виктор, кстати, всегда относился ко мне лучше, чем я к нему.
«Роковая» для Виктора означало — та, любовь к которой ведет человека через череду непоправимых несчастий к трагическому краху, непредсказуемая и неприступная; такая женщина могла бы смертельно ранить его. Втайне он мечтал заполучить подружку, в которой ничего «рокового» не было, вроде Сабины, я-то это точно знал.
Но Сабина была шокирована. Она предпочитала и сама об этом говорила, чтобы ее считали таинственной, своевольной и непредсказуемой. Она решила, что Виктор отметил деградацию ее женских качеств, впала в депрессию и немедленно занялась опровержением его теории:
— Так ты не считаешь меня роковой женщиной…
Она с несчастным видом уставилась в огонь, горевший в печи, отчего я невольно рассмеялся. Роковые женщины гораздо жестче, чем ты, мог бы я сказать. Но она опередила меня:
— Я слишком часто оглядываюсь на других, на их чувства. Мне хотелось бы не обращать на него внимания, когда у него хреновое настроение. И чтобы мне хватило духу осуществить свои планы. И чтобы мне не приходилось постоянно копаться в его проблемах. (Это она меня имела в виду.)
— Но я-то в твоих проблемах копаюсь, — подобострастно заметил я и, собственно, потерял интерес к предмету спора.
Остаток вечера Сабина промолчала. Несомненно собираясь показать нам наконец, насколько она роковая. Но мы с Виктором этого, можно сказать, не заметили. Только когда она заявила, что идет спать, мы сообразили, что она вела себя тише, чем всегда.
Расхлебывать эту кашу пришлось мне одному, назавтра. Она не может пережить того, что я не стал возражать Виктору, сказала она.
— Ты что, считаешь, что ничего неожиданного от меня не дождешься?
— Почему же, я только неожиданностей и ожидаю, каждую минуту, — сказал я без всякой иронии. — Ты абсолютно неожиданна. Я и вообразить не мог, что ты прилетишь в Иерусалим вместе с моей мамой. Я никогда не думал, что ты захочешь жить со мной. Не думал, что ты будешь такой прекрасной и такой… Что я влюблюсь в тебя по уши… И я люблю тебя, со всеми твоими закидонами.
— Это уже кое-что. Роковая женщина вряд ли захотела бы жить с тобой.
— Роковая женщина не может никого любить. Роковые женщины — непостижимые существа, любовь которых к конфликтам противоречит свободе и безопасности и порождает хаос. Они лгут, и плутуют, и изменяют. Мне самому роковые женщины не нравятся, даже если они очень красивы. Почему тебе, черт побери, так хочется стать одной из них?
Она меня достала, по полной программе.
— Я надеюсь, идеи не облагаются пошлиной, — сказала Сабина.
Она, несомненно, снова задрала нос и вела себя несколько высокомерно.
— Ты — моя роковая женщина. Более роковую я не смог бы перенести, — сказал я.
Она устроила для меня чудесный, немного неловкий стриптиз, и больше мы об этом не говорили.
40
Потом я много раз вспоминал этот вечер. За прошедшие годы она и в самом деле превратилась в роковую женщину моей жизни. Но даже через пятнадцать лет после этого дня я не желаю видеть в ней femme fatale. Конечно, она менялась в моем воображении, становилась коварной, трагической, опасной, но роковой — femme fatale — никогда. То, что она проделала, было чересчур даже для femme fatale: слишком непонятный, слишком драматический и грустный поступок. Словно в Сабине вдруг оказалось слишком много Сабины. Само исчезновение совершенно с нею не вязалась — хотя я, конечно, проклинал ее самыми черными словами.
В конце концов я остался один на один с собой. Единственный уцелевший, а значит — главный виновник.
41
Она исчезла в пятницу — я запомнил это потому, что с утра Сабина собралась праздновать шабат. Она сказала, что это будет чудесно и что она купит свечи и халу.
Я ушел с утра в университет. Сабина по пятницам не работала в Доме Анны Франк, а в занятиях фотографией у нее снова был, как она это называла, перерыв, так что эту пятницу она отвела для каких-то своих дел.
Я вернулся в три пополудни, и странное, непривычное чувство охватило меня. В доме царил поистине пугающий порядок. В шабат женщины убирают дом, как помешанные, подумал я.
У себя дома ни я, ни Сабина не праздновали шабат, и я сразу почувствовал себя неудобно. Что за дурацкие шутки?
И где она сама?
Я пошел в туалет, уселся и развернул газету, но почти сразу заметил еще одну несообразность: все Сабинины кремы и косметика куда-то пропали.
Сперва я подумал: убрала. Но через секунду понял: ее нет. Я побежал в спальню и только там ощутил безнадежность тишины в доме, который покинули навсегда. На протянутой за окном проволоке висели только две старые рубашки. Ее книг не было. На постели что-то лежало. Письмо?
Я был в таком замешательстве, что не мог думать. Что-то случилось вчера? Может быть, мы поссорились? Да нет, она выглядела веселой и счастливой. У нас была чудесная, полная страсти ночь, такого не бывало, если мы ссорились.
Я вскрыл конверт. Сердце колотилось, как сумасшедшее, руки дрожали. Я не мог прочесть ни слова. Я оглянулся — в комнате никого, может быть, мне все это почудилось?
Письмо было написано небрежно, в спешке: грязное письмо в чересчур аккуратном доме.
Милый Макс,
