Я прислушался. Вокруг стояла ватная тишина. Даже птицы, что весь день оптимистично щебетали на ветках за окном, вдруг смолкли. Я оглянулся вокруг. Комната была огромна и пуста. Я отражался сразу в двух зеркалах – справа и слева от меня. Посмотрев на свое отражение, я обнаружил довольно нелепого человека: у меня был серьезный, озадаченный вид, как у ребенка, который впервые в жизни увидел газированную воду и с интересом наблюдает за тем, как пузырьки воздуха поднимаются к поверхности. Я улыбнулся.
– Так! Хватит шуток! Я сейчас отвернусь, досчитаю до трех, а когда повернусь, верните, пожалуйста, поднос на место, хорошо? Вот. Я отвернулся. Я даже глаза закрою! Считаю! Раз… д… – я резко обернулся. Поднос был на месте. По спине у меня пробежали мурашки. Нет, скорее, промчался целый муравейник. Кто мог успеть за такое время поставить его на место? Я так и стоял, ошарашено глядя в тишине на поднос, пока из оцепенения меня не вывел голос Пэт:
– Генри! Выйди, пожалуйста! Быстрей!
Я вышел из комнаты, прошел по коридору. Пэт стояла на лестнице, и указывала на портрет, висевший на стене.
– Что-то случилось? – попытался сказать я спокойно, но получилось почему-то фальцетом.
– С-с-смотри! – шепотом сказала она, указывая на картину.
Я посмотрел на портрет. То, что в нем что-то изменилось, было видно с первого взгляда, но вот что именно, я понял не сразу. А когда понял, мне стало жутковато. На портрете бывшего хозяина замка все было так же, как и раньше, только в зеркале, за его спиной появилось еле различимое отражение детского лица. Лицо это было расплывчатым, и казалось, что на нем застыла кривоватая улыбка, будто ребенок хихикает.
– Генри… Помнишь, Мэй говорила, что слышала детский плач?
– Пэт! Что за чушь! Портрет как портрет. Может быть, так и раньше было, мы просто не обращали внимания. И вообще, это скорее пятно, чем рисунок. Пойдем, – я обнял ее за плечи. – Хватит… пойдем ко мне… я тебе коньячку налью, все пройдет.
Через несколько минут Пэт уже улыбалась и шутила. Потом вдруг застыла, стоя у окна с бокалом коньяка в руке и задумчиво произнесла:
– Знаешь… Все же в этом замке действительно что-то есть, от чего волей-неволей мерещится всякое… Представить только: идешь по коридору, и знаешь, что вот среди этих стен, именно по этим плитам ступали ноги человека, жившего лет триста-четыреста назад. И не захочешь, а увидишь какую-нибудь даму, что выскальзывает ночью из двери своего любовника и, вся в слезах, бежит к башне, чтобы прыгнуть вниз, в черную, дождливую пропасть… Такого не может быть в Нью-Йорке, где все застроено бетонными коробками в сто этажей, где я не знаю ни одного места, где была бы такая же тишина, как здесь!
Я обнял Пэт и поцеловал ее. Ее губы были солоноваты, и это было здорово.
* * *
Вскоре вернулись ребята. Девушки смеялись, Джефф с Крисом тоже были в приподнятом настроении. Где-то я вычитал: дети быстро утомляются, но и быстро отдыхают. Еще часа два назад Мэй сидела на кухне, грызла ногти от страха, Джефф молча помешивал кофе, Крис как-то напряженно пытался шутить, прохаживаясь по гостиной, а сейчас они уже все румяные и смеющиеся. Когда они проходили мимо моей комнаты, их голоса были хорошо слышны.
Мы лежали с Пэт на прохладных простынях. Она положила мне голову на грудь и, улыбаясь, слушала, как бьется мое сердце. Солнце пробивалось сквозь огромное витражное окно. Его свет чуть-чуть менял цвет, пройдя сквозь разноцветные стекла, и по противоположной от меня стене медленно ползли вверх, к потолку, красные, синие, зеленые пятна. Удивительное спокойствие было практически материальным, как будто сам воздух был пропитан им.
Теплый солнечный свет, тишина, которую нарушали еле слышное щебетание птиц за окном и смех приехавшей компании – мне хотелось замереть, остановить этот момент, продлить жизнь его мельчайших деталей. Дыхание Пэт на моей коже, чуть покачивающиеся гардины на окнах, тихий джаз, доносящийся из проигрывателя…
В дверь деликатно постучали. Я крикнул: «Одну минуту!», и встал. Пэт грустно вздохнула. Я накинул халат, открыл дверь.
Крис, с видом заговорщика, сказал:
– Не помешал?
– Ммм… А хотел?
– Генри, мы тут подумали… хорошо бы устроить сегодня небольшую вечеринку, а то все вечером расходятся по комнатам, как в скаутском лагере после отбоя. Что думаешь?
– Давай.
– Отлично! – Крис подмигнул мне и бодро пошел к лестнице.
Я, проводив его взглядом, улыбнулся, и вернулся в комнату. Пэт все так же лежала в постели.
Я скинул халат, лег к ней, поцеловал ее в шею. Пэт повернулась ко мне, провела ладонью по моим волосам.
– Так у нас что, сегодня вечеринка? – спросила она.
– Ну… наверное.
– Я вижу, больной, вы пошли на поправку.
– У меня прекрасный доктор, – сказал я, и отправился в душ.
Когда через несколько минут я вернулся, Пэт красивой довольной кошкой нежилась в кровати, включив телевизор, где крутили какой-то музыкальный клип. Мне хотелось продлить тишину и, сказав об этом Пэт, я выключил телевизор. То есть, я попытался выключить его при помощи пульта. Не получилось. Я нажал на кнопку еще несколько раз – пульт не работал. Видимо, сели батарейки. Как вариант… Я неторопливо подошел к телевизору и нажал кнопку на нем. Тот же результат. Это уже было забавно. Я спокойно нагнулся и выдернул шнур из розетки. Я почти не удивился тому, что телевизор продолжал работать. Я подумал, что это несколько навязчиво с его стороны, но остроумно. Ладно. Стоит только обратиться к Ларри, и… Нам же говорили, что лысый молчун – замечательный электрик.
Телевизор завершил показ клипа, переключился на другую программу, затуманился помехами и явил нам сквозь них расплывчатое пятно. Оно проступало все четче и, наконец, превратилось в тот неясный усмехающийся детский лик, который мы рассматривали на портрете.
* * *
Сумерки опустились на Хэмфилд внезапно, как будто кто-то щелкнул огромным выключателем, и небо потухло, стало черным, а белые, легкие облака превратились вдруг в серые, хмурые тучи, проплывавшие по небу, как пустые корабли без команды и капитана. Черные очертания замка посреди ночного неба казались обломками скал, а башня тянулась к небу, как будто пыталась проткнуть его и достать до звезд.
Мы сидели в гостиной за длинным столом. Повара постарались на славу. Перепробовать все было соблазнительно, но невозможно.
Пэт села рядом со мной, и Малкольм тут же подошел к ней, чтобы наполнить ее бокал.
Я взял у него бутылку и сказал:
– Спасибо, Малкольм, я сам поухаживаю за дамой.
Я налил вина, встал и, подняв бокал, произнес:
– Друзья. Предлагаю очень нестандартный в нашей компании тост, – я обвел всех взглядом… – За прекрасных дам! Джентльмены, еще способные на это, могут пить стоя!
