Делать было нечего. Солнце, нужное для клубники, как назло, ушло за тучи, и ждать становилось всё труднее. А тут ещё мать со своим топором.
— Если ты сегодня же не вернёшь топор, я всё расскажу отцу!
Он слез с крыльца и молча пошёл прочь.
— Топор, топор… — ворчал он. — Будто без топора не проживём. Другие бы давно забыли… Кузьме небось всё можно, к нему так не пристаёт…
А на улице его уже поджидали. У забора на велосипеде сидел здоровенный парень. Грелся на солнышке.
— Ну, принёс? — не открывая глаз, спросил он.
Никифор достал из кармана кусок свинца и протянул парню. Тот быстрым небрежным жестом подхватил свинец и сразу же опустил ноги на педали.
— А топор? — спросил Никифор.
— Топор? — удивился тот. — Какой топор? А, топор… Так бы и говорил… Нет больше топора. Тю-тю топор.
Никифор нахмурился.
— Да ты не накачивайся, не накачивайся, — усмехнулся парень. — Я за твоим топором, может, двое суток охотился… Там двойное дно, понимаешь, двойное… Ползу это я по дну и ничего не подозреваю — и вдруг дыра. Глянул я в неё и вижу топор. Лежит он там преспокойно на втором дне. Ну, сам посуди, не могу же я за ним на второе дно опускаться, да и дыра от топора слишком маленькая, не пролезешь… Вот и выходит, что близок локоть, да не укусишь…
И парень захохотал. Никифор было рассердился на него, но тот хохотал так заразительно, что Никифор тоже стал смеяться. Только парень вдруг, будто что-то вспомнив, помрачнел. Он оттолкнулся от забора и быстро укатил вдоль по улице.
Никифор проводил его глазами… Больше всего ему хотелось бы прокатиться сейчас с парнем, но тот не взял его. И он вздохнул и нехотя направился к мальчишкам, которые давно уже галдели на сваленных в кучу брёвнах.
— За мной! — вдруг закричал Загроба и, размахивая саблей, помчался куда-то по улице.
— Ура! — подхватили остальные и, размахивая чем попало, помчались за ним следом.
Никифор не успел ничего понять, как бежал уже сзади. Он бежал вместе со всеми и уже размахивал руками и кричал «ура». Потом в руке его оказалась палка, и он рубил кусты, где притаилась засада, и строчил из пулемёта, и кричал, сам не зная что…
Как вдруг всё остановилось. Никифор огляделся: они стояли у тех же брёвен, просто обогнули два квартала и вернулись назад. Все были возбуждённые и красные, кричали и галдели, и вдруг опять сорвались с места и помчались.
Никифор озадаченно глядел им вслед. «Может быть, они от меня что-то скрывают? — думал он. — Может, у них от меня военная тайна, и вот сейчас без меня…»
Но мальчишки опять возвращались.
«Нет у них ничего», — решил он и пошёл своим путём.
Улица спускалась под горку и кончалась зелёным болотистым лугом, по которому протекала маленькая речка.
Около последнего дома стояла опрокинутая лодка, а около лодки рыжий дядька варил на костре смолу. Никифор присел рядом и стал смотреть, как дядька палкой мешает в ведре чёрную густую смолу, а смола тянется за палкой, как тянучка.
— Сидит кошка на окошке и хвост, как у кошки, да не кошка. Что такое? — вдруг спросил дядька.
Никифор опешил и покраснел, соображая, кто же это может быть.
— Кот! — сказал дядька и захохотал.
— Это не загадка, — рассердился Никифор.
И он бросил дядьку, спустился с горушки и стал пробираться по жёрдочкам, стараясь не промочить в болоте ноги. Около речки было сухо. Женщины на мостике полоскали бельё. Они хлопали по воде бельём и так громко разговаривали, будто было их вовсе не трое, а намного больше. Вниз по течению какой-то совсем глупый мальчишка ловил рыбу.
Никифор постоял, ожидая, когда его пропустят на другую сторону, но женщины на мостике даже не обратили на него внимания. Тогда он лёг на живот и стал смотреть в воду, но и там сегодня не было ничего интересного — так они шумели.
Никифор прислушался.
— И вот они приходят, — возбуждённо рассказывала одна. — А у меня хоть шаром покати. Туда, сюда… яички, хорошо, нашлись, так я сразу сковородку на огонь, а пока да что — картошечки, да с укропчиком, да с селёдочкой… И так они у меня наелись, так наелись…
— Всё хорошо, когда всё хорошо… — вздохнула другая.
— А я тут на кладбище была, — начала третья и вдруг перестала плескать, и все другие перестали. Они склонились друг к другу и что-то таинственно зашептали.
— Кукушкины дети, кукушкины дети… — донеслось до Никифора.
Он оглянулся, через болото шли мальчик и девочка. Они были босиком и поэтому шли прямо по болоту, а не по жёрдочкам. Девочка была постарше. На обоих были только серые вылинявшие трусы, и сами они были какие-то вылинявшие и серьёзные. В руках у девочки был таз, доверху наполненный всякой закоптелой посудой, мальчик нёс такой же чёрный от копоти чайник и сковородку. Они спокойно прошли мимо и разместились в отдалении. Никифор видел их впервые и сразу же очень удивился и, забыв про сандалии, пошёл к ним прямо по болоту. Болото оказалось неглубоким, и он всего два раза провалился по колено и вылез наконец на сухую землю, где кукушкины дети уже чистили свои кастрюли. Его, конечно же, не могли не заметить, но почему-то на него даже не посмотрели. А он всё стоял над ними…
— Я тоже могу чистить кастрюли, — наконец выпалил он.
Они переглянулись, подняли глаза и внимательно осмотрели его с ног до головы.
— Ты промочил сандалии, — взрослым голосом сказала девочка.
— Ну и что? — не понял Никифор.
— Тебе попадёт от мамы, — сказал мальчик.
— Ты не жалеешь свою маму, — сказала девочка.
Никифор покраснел.
— У меня нет мамы, — неожиданно для себя сказал он.
Кукушкины дети разом глянули на него и сразу же опустили глаза и стали тереть свои кастрюли.
— Ты врёшь, — некоторое время спустя сказала девочка. — Такими вещами не шутят, и мы не хотим больше с тобой разговаривать.
Мальчик ничего не сказал, лица его видно не было, но шея и уши у него вдруг разом покраснели.
Никифор повернулся и бросился бежать, он бежал и бежал, и никак не мог убежать, и наконец прибежал домой.
А дома опять неприятности. Кузьма на этот раз облился керосином. Он каким-то чудом забрался на стул, снял с полки бутыль с керосином и сначала облил себя, а потом стал поливать всё вокруг, даже картошку. На этот раз ему, наверное, всё-таки попало, потому что он стоял в своей кровати весь голый и орал что есть мочи. А мать сидела напротив него и, опустив руки, жалобно глядела, как он орёт.
— Мам, а мам, — позвал её Никифор. — Давай я тебе что-нибудь помогу.