В холодильнике нашлись два ломтика ветчины — обычная история. Мама всегда мне говорила, что депрессивную личность распознать нетрудно: такие люди всегда «едят в холодильнике». Поэтому я ушла из кухни и села возле письменного стола, но не с той стороны, где работала, а с другой, ближе к кухне; дело было не в том, чтобы расположиться поудобнее, просто не хотелось есть стоя, тем более рядом с холодильником.
И вот тут меня осенило. Видимо, в жизни очень полезно сменить точку зрения — я имею в виду конкретную перспективу, а не мнение.
Итак, «несколько десятков истребителей с крыльями, похожими на букву W, с пронзительным воем неслись прямо на нас».
Читая письмо, я машинально начертила несколько этих W на обороте конверта, но теперь, сидя по другую сторону стола, уже не находила их страшными, это была всего лишь безобидная стайка нескольких М.
Мадам М.
Я перевернула конверт.
М W М W…
А что, если это и впрямь зашифрованная буква М.?
И что, если мадам М., это чудовище, которое аноним описывал мне неделя за неделей, на самом деле мадам W.?
Например, некая мадам Вернер?
Или Элизабет Вернер, как моя мать? Может, названая мать?
Жестокий позыв к рвоте заставил меня вскочить и броситься в ванную.
Неужели речь действительно идет о моей жизни? О той части моей жизни, которую я не могу помнить?
Я не хотела в это верить, но игнорировать тоже больше не могла. Письма поведали мне слишком многое, слишком много подробностей, которые трудно было сочинить. Я должна найти этого типа, и пусть он, черт бы его побрал, все объяснит!
Он ничего не рассказывал о себе, но если внимательно перечитать все письма с первого до последнего, то наверняка отыщется какая-нибудь зацепка, которая приведет меня к нему.
И я стала напряженно ждать следующего вторника — с надеждой, что он даст мне наконец ключ к разгадке, и со страхом перед этой разгадкой.
* * *
«Я шагал гораздо медленней, чем в прошлые ночи: Анни мешала мне идти быстро — не потому, что нести ее было тяжело, а потому что это была она. Я с наслаждением ощущал ее тяжесть. Ее тело, приникшее к моему, волновало меня, и от желания у меня мутилось в глазах. Как же сладко было сознавать, что она не может сойти на землю, оторваться от меня. Я готов был идти так всю ночь напролет, слившись с ней в одно целое. Если бы нынче утром, 4 октября 1943 года, мне сказали, что после полуночи я буду нести Анни на себе, я никогда не поверил бы. Сцепив руки за спиной, чтобы она могла сидеть на них, я шел, стараясь ступать бесшумно и вспоминая тот день, когда мне показалось, что я навсегда потерял ее.
— Анни даже не пришла на похороны. Ты представляешь — не прийти на похороны родной матери!
Моя сестра, которая обожала судачить по любому поводу и смаковать подробности любых сплетен, на этот раз больше ничего не сказала. Смерть стала у нас такой частой гостьей, что уже не вызывала желания ее обсуждать даже у моей сестры.
Тем не менее вся деревня сочла неприличным тот факт, что дочь не явилась на похороны матери. Я-то хорошо понимал, что значила для Анни эта последняя встреча, где ее никто не ждал. Ей было бы тяжело вдвойне: ведь не было даже тела, с которым можно проститься. Ничего не осталось — только церковь с ее безнадежной пустотой.
Анни уехала из Н. как раз в тот день, когда отпевали ее мать. Я знал, что она не просто хотела избежать этой церемонии — она уехала насовсем, — и решил ехать ее искать.
Мне не составило труда найти ее парижский адрес. Почтовый служащий, парень моего возраста, дал мне его с какой-то скверной усмешкой. Я сразу и не понял, в чем дело. Похоже, он хорошо знал это место или по крайней мере этот квартал. Там на поперечной улице есть картинная галерея, сказал он, нужно пройти мимо нее и сразу повернуть за угол направо. Дом № 65.
Я позвонил в дверь.
Мне открыла сама мадам М. Она держала на руках ребенка. Дочь Анни… Я не мог опомниться, не мог отвести от нее глаз. Мадам М. крепче прижала ее к груди.
Нет, Анни здесь больше не живет; к сожалению, она ничего не слышала о ней в последнее время, но очень надеется, что когда-нибудь та даст о себе знать. Она не сердится на Анни, о нет, известно ведь, что любовь часто заставляет позабыть о дружбе, хотя бы на первое время, да и кто она такая, чтобы учить других жить, ребенок, знаете ли, тоже отвлекает от многих других привязанностей. Скорее всего, сейчас, когда мы тут беседуем, Анни живет с ним; ему повезло не попасть в плен, и, к счастью, им удалось встретиться снова, ведь она с таким нетерпением ждала от него писем.
Господи боже, да о ком она говорит?
О, простите, она-то думала, что Анни рассказывала мне об этом молодом человеке, хотя, конечно, не всякая женщина станет посвящать одного молодого человека в свои отношения с другим молодым человеком — надеюсь, мне понятно, что она имеет в виду? В общем, это вполне банальная история. Пока они с Анни тут жили вместе, Анни влюбилась. Его зовут Анри. Дело в том, что Анни стала так называемой „фронтовой крестной“ — вступила в переписку с неким солдатом — и, как это часто бывает, в конце концов влюбилась в своего подопечного, очень хорошего парня, если судить по письмам, которые она давала ей читать. Во всяком случае, он очень хорош собой, просто красавец, по крайней мере на фотокарточке, Анни ей показала. Теперь она уже, наверно, замужем, ведь характер у нее пылкий, страстный, ну да кому же это знать, как не мне, вы ведь с ней дружили… Кажется, вы друг детства, не так ли?
— Да, так, — услышал я собственный сдавленный голос. — До свидания, мадам, простите за беспокойство.
И я в последний раз взглянул на ребенка.
— До свидания, Луиза!
Сказав „до свидания“ этому крошечному существу, я знал, что прощаюсь с Анни.
Эта история перестала быть моей. Теперь мне следовало все забыть: коль скоро Анни решила оставить ребенка у этой женщины, я не мог этому препятствовать. К тому же я и сам был уверен, что Луизу ждет счастливая жизнь в доме мадам М., — она будет ее любить со всей страстью незаконной любви — той любви, которая тем сильнее, чем легче ее разрушить, ибо голос крови не обещает ей вечного существования.
Я отправился к мадам М. с бравадой спасителя, а ушел — как отвергнутый воздыхатель. Анни влюблена в другого… Как же я, дурак, не подумал об этом раньше! Да еще в солдата — что ж, это естественно, настоящие мужчины все теперь на фронте, значит, им и достается женская любовь. А для меня все кончено. Я слишком хорошо знал Анни: если уж кому-то удалось ей понравиться, она будет жить ради него одного.
Я остановился перед галереей, той самой, о которой говорил почтовый служащий; холсты в витрине напомнили мне картины Анни. Однако, подняв голову, чтобы рассмотреть вывеску, я внезапно понял, какой „магазин“ скрывается за этой дверью. Номер дома на табличке не оставлял на сей счет никаких сомнений: согласно предписанию властей, он был крупнее остальных. Такими номерами помечали бордели.
