— Да вы коротко, в двух словах скажите… Что же вы узнали? — снова стал допрашивать Варгин, когда Герье уселся перед зеркалом.
— В двух словах… — проговорил тот, принимаясь намыливать щеку, — …в в двух словах: я, доктор Герье, отправляюсь в Митаву…
— Зачем?
— Чтоб быть там при дочери старика Авакумова.
— У него есть дочь в Митаве?
— Нет, она еще здесь, но она уезжает.
— Так девушка, спасшая молодого Силина, его дочь?
— Очевидно… Чтоб спасти его, ей нужно было, по крайней мере, жить в том же доме. А если она живет в том же доме, то, значит, она дочь старика, та самая, которая едет в Митаву, и я ее буду сопровождать!..
— Почему же именно в Митаву?
— Этого я не знаю.
— Странно!
— Еще страннее, что владелец этого дома, Авакумов, тот самый старик, к которому меня возили, помните, тогда в карете…
— К вашему первому пациенту?
— Да. Я как вошел во двор дома, так и узнал сейчас и этот двор, и дверь, куда меня ввели, словом, все…
— Так это Авакумов хотел купить у вас яд за пять тысяч рублей?
— Он самый.
— Ну, и негодяй же он после всего этого!
— Да уж чего хуже!
— И с таким человеком знается ваш шарлатан Трофимов…
— Я опять видел, как он подъехал и вошел в дом к Авакумову.
— Хороша компания! Один возится с трупами и чародействует над ними, другой хватает людей средь бела дня, держит их в подвале или, что еще хуже, в отвратительной комнате, в которой вы застали вашего первого пациента… Но рассказывайте по порядку!
Доктор Герье не мог, однако, в данную минуту не только рассказывать по порядку, но и рассказывать вообще, потому что принялся водить острой бритвой по подбородку и щекам, и только замычал в ответ Варгину, скосив глаза в зеркало.
Герье боялся разговаривать во время бритья, чтоб не обрезаться, и имел духу выдержать приятеля в неизвестности, пока не привел свои щеки в прежний их гладкий и лоснящийся вид…
Наконец, выбрившись и вымывшись, Герье принялся рассказывать Варгину подробно, шаг за шагом обо всем, что произошло и случилось с ним.
Варгин слушал, раскрыв рот и выпуча глаза, не веря ушам своим, и не мог решить — сказку ли слышит он или действительность.
Когда Герье кончил, Варгин задумался и, помолчав, проговорил:
— И это все?
— Да чего ж вам больше, — удивился доктор, — разве этого мало?
— Разумеется, мало.
— Чего ж вы хотите еще?
— Как чего! — воскликнул Варгин. — Вы узнали только то, что интересовало вас лично, то есть о дочери Авакумова.
— Ну?
— Ну, а молодой человек… больной, который гниет в отвратительной комнате, а поступок этого старика с молодым Силиным?..
Герье почувствовал, что приятель прав.
— Этого я не мог узнать, — конфузливо произнес он.
— Но это надо разъяснить во что бы то ни стало, — возразил Варгин, — потому что тут, очевидно, кроется что-то близкое к преступлению… Я еще не могу ума приложить, что, собственно, делает господин Авакумов со своим приятелем Трофимовым…
— А вы полагаете, они приятели?
— Разве может быть сомнение? Помилуйте, такие частые визиты и посещения… Тут не простое знакомство…
— Вот что, — сообразил доктор, — ведь если я буду в Митаве с дочерью старика, так могу узнать все от нее…
— А она скажет?
— Отчего же? Если она высвободила молодого Силина из подвала — это доказывает, что она вовсе не сочувствует отцу.
— А вы решительно едете в Митаву? — с некоторым упреком в голосе спросил Варгин.
— Но как же не ехать? — мог только возразить Герье.
— И оставляете меня здесь одного разбираться со стариком?
— Я вам буду помогать оттуда — буду писать… а вы мне напишете…
— Из писем ничего не выйдет, — уныло протянул Варгин, и они замолчали.
XXX
Человека, который принимал на кухне переодетого нищего, доктора Герье, а затем обменялся несколькими словами с Трофимовым, звали по имени и отчеству Иваном Ивановичем, а по фамилии — Крохиным.
Он жил в доме Авакумова на положении бедного дворянина, якобы содержимого из жалости.
Его кормили, поили, он пользовался даровым помещением, словом, Авакумов был вполне для него что называлось тогда "благодетель".
Правда, скупой, расчетливый, злой старик, Авакумов не был похож на человека, который лишь ради одного благодеяния будет держать у себя кого-нибудь. Дело было в том, что Крохин являлся не только полезен, но даже необходим Авакумову своими мелкими услугами. Он прекрасно знал языки, отличался обходительностью и умением разговаривать с людьми, а в особенности с начальствующими, и вообще знал и понимал толк в жизни и светском обхождении.
И Авакумов пользовался его трудом и советом без всякого стеснения, хотя никогда не посвящал Крохина в свои дела. Крохин вел его переписку на иностранных языках, ходатайствовал и хлопотал за него в разных учреждениях и давал ему советы, как поступить в отношении того или другого важного лица.
Все это было самое обыкновенное, и во всем этом не было ничего предосудительного, так что Крохин вовсе не являлся близким доверенным Авакумова или его наперсником, но исполнял всякие поручения, какие исполняют заурядный секретарь и управитель.
Заурядному секретарю или управителю, однако, нужно было бы платить жалованье за его труды, Авакумов же, держа Крохина из милости, не платил ему ничего, находя это более выгодным, да еще был, по-видимому, уверен, что он — благодетель Крохина, часто хвастал этим перед другими, а самого Крохина попрекал своим благодеянием.
Крохин не роптал, казался доволен скромным положением, покорно переносил попреки и исполнял свои обязанности.
Авакумов считал его человеком очень недалеким, простоватым и добродушным до глупости.
"Эх, кабы ему ума немножко, — думал он про Крохина, — большие дела можно было бы с ним делать, а теперь ничего серьезного ему не откроешь…"
Прав ли был Авакумов в этом или нет — видно будет впоследствии.
Трофимов, пройдя в кабинет к Авакумову, оставался там не особенно долго.
Крохин ждал его выхода в столовой.
Трофимов вышел, глянул на ожидавшего его Крохина и кивнул ему на дверь кабинета.
Тот сейчас же направился быстрой, поспешной походкой туда и услышал, как Трофимов на ходу шепнул ему:
— Все сделано. Он сейчас отдаст вам все нужные приказания… — и тут же добавил так громко, что могло быть даже слышно за дверью: — Иван Иванович, вас Евтихий Антонович зовет.
