Юноша загонял лодку в тростниковые заросли и терпеливо ждал девушку, которая украдкой пробиралась к условленному месту. Они уплывали далеко от Эффе и высаживались на безлюдной отмели.
Тия брала с собой еду, а также принадлежности для письма, которые стащила у отца. Они с Тамитом усаживались на землю, и девушка начинала урок. У юноши была превосходная память, он с жадностью впитывал знания, как пересохшая земля впитывает воду разлившегося Нила. До недавнего времени начертанные на папирусе знаки казались Тамиту ничего не значащими, мертвыми. Теперь они ожили, превратились в слова — те, что горят на устах или вьют гнездо в сердце. Хотя занятия с Тией казались не менее увлекательными и волнующими, чем беседы, юноша радовался, когда она наконец откладывала папирус. В тот миг Тамит видел перед собой не причудливые письмена, а манящие глаза девушки.
Тия разворачивала захваченные из дома припасы — хлеб, пироги, жареное мясо или рыбу, овощи, фрукты и сладости, — разливала пиво, и они с Тамитом ели и пили, смеясь и подмигивая друг другу, как два заговорщика.
Утолив голод, юноша и девушка ложились рядом в тени какого-нибудь дерева, смотрели сквозь его ветви в подернутое знойным маревом небо и болтали обо всем на свете. Несмотря на тайное влечение, которое они испытывали друг к другу, им не приходило в голову заняться любовными играми.
Когда Тия однажды коснулась своим плечом плеча юноши, ее поразило, какая горячая, бархатистая у него кожа. Девушка не помнила, чтобы ее волновало чье-то прикосновение, а сейчас тело будто пронзила молния, его охватил невидимый жар. Тия украдкой взглянула на Тамита, и ее лицо залилось краской.
Вскоре Тия заметила, что думает о юноше с каким-то новым, мучительным, тревожным и вместе с тем сладостным чувством. Когда она видела, как Тамит выходит из зарослей ей навстречу, смотрела на его длинные стройные ноги и красивое загорелое тело, ей хотелось кричать от радости, но она старалась скрывать свои чувства, потому что не знала, что чувствует он. Возможно, юноше не приходило в голову, что его может полюбить дочь писца. Быть может, он полагал, что их связывает только давняя дружба?
Тем временем писец Анхор неожиданно встретил на пристани человека, благодаря которому его жизнь должна была закончиться не в царственных Фивах, а в захолустном городишке.
Анхор, как обычно, занимался подсчетами и что-то записывал, как вдруг увидел красивого мужчину лет тридцати, с темными миндалевидными глазами и благородными чертами лица, который шествовал ему навстречу. На нем была белоснежная льняная юбка с изящными тонкими складками, а пояс скреплялся красивой металлической застежкой. Шею украшал массивный золотой воротник. Мелкие завитки короткого песочно- желтого парика напоминали черепицу. За господином следовал слуга, который держал над его головой папирусный зонт.
Узнав мужчину, Анхор застыл, забыв о своем помощнике, который продолжал задавать какие-то вопросы. Писец был так поражен, что с трудом сумел разомкнуть пересохшие губы.
— Мериб! Архитектор Мериб!
Тот обернулся, удивленный, что в этой глуши кто-то может его знать.
Он не сразу понял, что перед ним Анхор, ибо тот выглядел осунувшимся, постаревшим, вдобавок его лицо лоснилось от нота, а парик съехал набок. Мериб никогда не задумывался о том, куда исчез писец, и не терзался угрызениями совести. Теперь ему было неприятно видеть, как тот стоит, тяжело дыша, и смотрит с тоской и надеждой, будто брошенный пес.
Архитектор невольно поморщился и отрывисто произнес:
— Анхор? Так ты здесь? В этом городке? Как он называется?
— Эффе. — Писец растерянно заморгал. — А ты... господин?
— Я, как и прежде, живу в Фивах, — жестко ответил Мериб и добавил: — Мне пришлось отправиться в путешествие, чтобы выбрать камень для одной из гробниц. Джедхор заболел, а на остальных нельзя положиться.
— Что случилось с твоим помощником? — с притворным участием поинтересовался Анхор.
— Ничего серьезного. Небольшая лихорадка.
Писец кивнул.
— Ты только что прибыл, господин? Или уже уезжаешь?
Мериб невольно смягчился.
— Я как раз искал, где бы остановиться, чтобы немного перевести дух, — сказал он и посмотрел Анхору в глаза.
— Почту за честь окружить тебя заботой, — смиренно произнес писец.
Мериб усмехнулся. Он видел, что Анхор не держит на него зла.
— Ладно, идем. Я устал от жары и хочу пить.
Анхор поручил помощнику закончить работу и повел архитектора по пыльной улице.
— Городок не так уж плох, — заметил Мериб, с любопытством оглядываясь вокруг. — Ты старательный и умный человек, Анхор, и наверняка заслужил уважение его жителей. Почему у тебя столь удрученный вид?
Он говорил равнодушно, почти небрежно, да и держался как ни в чем не бывало. Писец почувствовал обиду на человека, который лишил его возможности дожить свой век в Фивах, а теперь вел себя так, будто ему, Анхору, посчастливилось получить хорошее назначение. Но писец и впрямь был умен, потому не подал виду и сказал:
— Да, я доволен судьбой. Просто недавно я был оскорблен, причем не кем-нибудь, а своей наложницей. Эта женщина посмела мне изменить, а когда до моих ушей дошла правда, покончила с собой.
Мериб беззлобно рассмеялся.
— Теперь понимаю. Бедный Анхор! Я всегда знал, что женщинам нельзя доверять. Недаром я все еще не женат. И едва ли когда-то женюсь.
— Ты всегда пользовался успехом у женщин! — льстиво заметил писец.
У красивого и богатого Мериба было много любовниц. Он щедро платил женщинам, но всегда старался уклониться от каких-либо обязательств.
Архитектор улыбнулся, показав превосходные зубы, однако его глаза оставались холодными.
— Они мне смертельно надоели. Кругом одна ложь и корысть. Случай с твоей наложницей подтверждает, что все женщины одинаковы.
— Моя жена Небет другая. И дочь тоже, — осторожно произнес Анхор.
— Дочь? — удивился Мериб. — Мне казалось, у тебя одни сыновья.
— Тия — старший ребенок в семье.
— Сколько ей?
— Скоро шестнадцать.
— Как и моей сестре.
Анхор помнил сестру Мериба, Анок, избалованную заносчивую девчонку.
— Как она поживает?
— По обыкновению никого не слушает и делает что хочет, — усмехнувшись, ответил архитектор.
Ты благородный человек: воспитал сестру и заменил ей родителей! — поспешил вставить Анхор.
Ему было известно, что мать Мериба умерла, рожая Анок, их отец погиб, когда девочке было всего пять лет.
— Я ничего не делал! — отмахнулся Мериб. — Только покупал ей все, что бы ей ни вздумалось попросить, лишь бы она отстала от меня. Анок росла сама по себе, если не считать заботы служанок. Теперь ее пора выдавать замуж, но она отказывает всем, кто за нее сватается. Этот некрасив, тот глуп... Кажется, я скоро потеряю терпение!
