знала, что именно она заставляет меня возвращаться раз за разом. Именно эта ночь, которую мы провели вместе, улыбки, смех и все, что она подарила мне когда-то. Я чувствовал себя живым, достойным. Будто я мог быть чьим-то героем. Я возвращался бы за ней каждый день своей жизни, даже если бы знал, что она никогда не станет моей.
— Я рад, что пришел сюда вовремя.
Она обняла рукой живот и задохнулась.
— Элли?
— Просто очень болит.
Я хочу оторвать ему руки. Как он посмел сделать такое со своей семьей? Его жена и дочь должны быть единственным, что имеет значение, а сегодня он сломал их обоих.
Я оглядываюсь туда, где стоит он с руками за спиной, и надеюсь, что эти металлические манжеты настолько тугие, что впиваются в его кожу. Он наблюдает за мной, и я двигаюсь, чтобы закрыть ее от него. Он не заслуживает на нее смотреть.
Она издает другой звук, и я не знаю, как ей помочь. Никогда раньше я не чувствовал себя таким бездарным.
— Что мне делать?
Слезы, которых не сосчитать, не прекращают падать вместе с моим сердцем.
— Просто отведи меня к Хэдли.
Я киваю, но потом шериф Мендоза привлекает наше внимание.
— Элли, у меня есть несколько вопросов, которые я хочу задать.
— Хорошо. Но мне нужно добраться до Хэдли.
Дрожь в ее голосе сказала мне, что она на грани потери сознания Ей нужно увидеть свою дочь.
— Можно ли было бы попросить ее дать вам показания там, где они оба в безопасности? — спросил я.
Мендоса посмотрел на нее, а затем кивнул.
— Конечно. Я попрошу заместителя Маккейба отвезти Кевина на станцию, а я подвезу вас обоих.
Элли выглядит так, будто она готова сломаться. Ее руки дрожат, и она продолжает втягивать воздух, когда двигается.
— Ты можешь стоять? — тихо спросил ее.
— Поможешь мне? — Я протянул ладони, не зная, куда прикоснуться, но она едва пошевелилась, чтобы принять предложенную помощь.
К черту это. Я наклонился и так осторожно, как только смог, взял ее на руки.
— Извини, — сказал я, когда услышал ее писк.
— Не извиняйся, спасибо. Я не думаю, что смогла бы ходить.
Я поднимаю ее, как можно нежнее прижимая к своей груди.
— Я не дам тебе упасть.
И, помоги мне Бог, я больше не позволю ему сделать ей больно.
Глава 10
Элли
Уже восходит солнце, когда я сижу на качелях Коннора на крыльце с одеялом на плечах и с чашкой чая в руках. Я онемела, это все, что могу обработать. Ничего не кажется настоящим. Это почти так, будто я оказалась в состоянии, похожем на сон, и наблюдаю за всем, что произошло, а не живу этим.
Хотя я знаю, что это неправда. Боль, которую я чувствую, пронизывающая мою грудь каждый раз, когда я делаю вдох, является доказательством.
Другая вещь, которую я чувствую, — это безопасность, или, по крайней мере, самая большая безопасность, в которой я могу быть.
Коннор был рядом со мной или в пределах видимости каждое мгновение, убеждая меня, что я знаю, что я защищена, и моя дочь тоже. Он был рядом, когда я отказалась от скорой помощи, зная, что не могу оставить Хэдли и не позволю ей видеть меня в больнице.
Он сидел на заднем сиденье полицейской машины со мной, а слезы молча текли по моему лицу. Мне было больно, да, но я чувствовала себя сломанной. Когда мы дошли до подъезда, он нежно сжал мою руку, чтобы успокоить. Я вытерла глаза и сдержала свою грусть, потому что мне нужно было снова быть сильной. Хэдли это было нужно.
Ничто не могло помешать мне подойти к ней, поэтому он убедился, что я вышла из машины и встала, прежде чем пошел и открыл дверь. Она бросилась с ужасом на лице, а затем с облегчением.
Все, что я могла сделать, это прикоснуться к ее лицу и заверить, что со мной все в порядке. Знает она об этом или нет, но она самый смелый человек, которого я когда-либо знала. Моя дочь спасла мне жизнь, и я никогда не смогу себе этого простить.
Я утешала Хэдли, как могла, прежде чем дать свои показания и позволить полиции сфотографировать мои травмы. Когда Коннор перевязывал мне ребра, он объяснил, что они понадобятся для судебного дела. Пока муж работал, я узнала, что он был медиком на флоте, поэтому не позволил медицинской помощи в Сиднее прикасаться ко мне.
Это совсем другой уровень унижения, но я была благодарна за мою способность замкнуться в себе и оцепенеть от всего этого. Я позволила Коннору делать все, что он мог, и делала вид, что я на пляже, подальше от всего этого. Я просто держала свою дочь, забыв о боли, пока она отрывалась.
Дверь открылась, и я вздрогнула, но Коннор немедленно поднял руки.
— Это только я. Пришел проверить тебя.
Я сделала все возможное, чтобы снова расслабиться на качелях.
— Я… здесь.
— Ты держишься?
Я пожала плечами.
— Не очень уверена. Я еще это все обрабатываю.
— Ты отлично справилась с шерифом Мендозой.
Я внутренне засмеялась. У меня ничего не получилось. Вся моя жизнь была серией ошибок, самой большой была попытка сбежать от прошлой ночи. Прошлым вечером я сидела там, рассказывала ему и шерифу историю, ненавидела и ругала себя, а слезы текли по моему лицу.
В этом нет ничего хорошего.
— Я не очень в этом уверена. Я была в беспорядке.
— Ты не лгала и рассказала ему все, когда тебе не нужно было. Я видел… Есть люди, которые скрывают злоупотребления, потому что так легче. Ты была храброй. Возможно, ты не чувствуешь себя так, и я уверен, что у тебя были причины не уходить раньше, но ты сильная, и Хэдли воспримет это именно так.
Я посмотрела на восход солнца, желая найти утешение в осознании того, что я дожила до него снова, но не смогла. Меня переполняет сожаление, и здесь нет ни малейшей доли храбрости.
— Если бы я была храброй, то бы никогда не позволила этому зайти так далеко. Я бы ушла после того, как он впервые заставил меня почувствовать себя слабой и маленькой. Если бы столько вещей не произошло… если бы я убежала, когда он поднял на меня руку в тот первый раз, моя дочь никогда бы не увидела синяка на своей матери или слезы, потому что он сделал мне больно.
— Легко смотреть на это
