товаром, а то и парохода, лесовладельцу долго пришлось бы расплачиваться. Это только в киносказке режиссера Александрова (кинофильм «Волга-Волга») за потопленный пароход ни капитан, ни товарищ Бывалов не поплатились ничем. До второй половины XIX века судоходство по многим рекам осуществлялось бурлаками, которые вели барки бечевой. Для них бечевники, четырех-пятисаженные полосы вдоль уреза воды, поддерживались в порядке, и крестьяне приречных волостей в виде исполнения натуральной государственной повинности должны были засыпать на бечевниках водомоины, вырубать кусты и деревья, строить мостики через узкие притоки. Никто бы не позволил захламлять бечевники осохшим лесом, тем более что и бечевники нередко принадлежали частным владельцам, получавшим за их использование с судовладельцев хорошие деньги. Это только при советской власти, когда все стало всеобщим, то есть ничьим, для грошовой экономии стали применять «прогрессивный» молевой сплав россыпью, отравляя реки, захламляя берега, теряя множество леса. Говорят, что в советское время на северных морях иностранные фирмы держали супротив устьев русских рек плавучие лесозаводы, вылавливая уплывший лес и получая на том хорошую прибыль.
Поэтому эксплуататоры и не берегли простых русских людей, и те по колени, а то и по пояс в талой воде, вязали плоты в ожидании «большой воды», которая должна была после ледохода поднять тяжелый плот и понести его вниз. На бережку плот вязать незачем: в воду его потом не спихнешь.
На три-четыре тонких поперечных бревна-ронжины укладывали рядком сплавляемые бревна, вершинка к комлю, комель к вершинке, чтобы плот получился ровным. На слой бревен укладывали еще ряд ронжин и концы их связывали толстыми черемуховыми или березовыми вицами – прутьями толщиной в большой палец мужской руки, а то и потолще. Для этого в мощных мужицких руках с корявыми толстыми пальцами завивались вицы, как веревки. Попробуйте на даче срезать хотя бы нетолстый прутик и перекрутить его, свить, наподобие веревки – прочувствуйте, каково было плотовщикам. Плоты сплачивались в два и даже в три слоя, с тремя-четырьмя рядами ронжин, но это уже на полноводных реках. На маленьких речках плотогоны гнали плоты одиночные, а на полноводных реках из десятка плотов сплачивали «щуку» – длинный плот. В голове щуки шел плот поуже, затем ставились широкие плоты, а хвост составляли плоты все более узкие. Такая гибкая щука, извиваясь на ходу, легко миновала излучины рек. Управлялись плоты потесями, утвержденными на колодах в голове и хвосте огромными веслами из целых бревен, к которым прибивались толстые широкие лопасти. Ухватить такое весло было трудно, поэтому на конце в них вдалбливались короткие толстые пальцы, обрезки стволиков молодых деревьев. На широком плоту ставился шалаш для отдыха плотогонов-бурлаков и перед ним насыпался слой земли для теплинки, небольшого костра, чтобы можно было и пищу сготовить, и обсушиться, и погреться в холодную весеннюю ночь. Ведь шли плоты безостановочно, день и ночь, чтобы успеть сплавиться, пока не спала полая вода.
Рис. 5. Вязка плота
И опять-таки полных и точных данных об объемах лесосплава у нас нет. Но вот в трехлетие 1842–1844 годов по Вологодской губернии в среднем сплавлено было плотов 4491, в 1845–1847 годы – 4383, в 1848–1850 годы – 2035, в 1851–1853 годы – 2409, в 1853–1857 годы – 4478, в 1858–1860 годы – 5128. Думается, данные эти и не полны, и не точны, иначе чем объяснить такой разнобой в цифрах. И все же цифры эти впечатляют: ведь на каждый плот требовалось несколько сплавщиков.
Дровяной лес, например, к металлургическим заводам, в ту пору использования водяного колеса, стоявшим на огромных прудах или на озерах возле истоков вытекавших из них рек, доставляли на больших барках-дровянках, или россыпью, в кошелях. Кошель – это огромный бон, десятки бревен, связанных концами. Бон этот на воде образовывал огромную петлю, в которую рабочие загоняли баграми двухметровые обрезки «швырка», так что поверхность воды внутри петли сплошь была покрыта лесом. Затем оба конца петли цепляли к буксирному пароходику, и он неспешно тянул груз до нужного места. Правда, при сильном волнении (а на огромных Ладожском или Онежском озерах и настоящие шторма бывают) лес мог выйти из кошеля. Вот этот-то топляк и поднимали крестьяне Шлиссельбургского уезда, о которых шла речь в предыдущем разделе.
Конечно, вся эта работа с вязкой и сплавом плотов и сбором швырка в кошели была очень мокрой, а порой и опасной. В детстве мне доводило ловить удочкой рыбу, сидя по пояс в воде на бревне такого кошеля и закидывая леску между дровами. А сплавщики бегали по этим бревнам и даже плавали на них, стоя, балансируя с помощью длинного багра. Упасть в воду внутри кошеля, так что над головой сомкнутся тяжелые дрова – не шутка: можешь и не вынырнуть.
Плотничное дело
Лес не только рубят. Рубят и из леса. Построить что-либо из бревен – дом, мост, шлюз, баню, мельницу, – значит «срубить». А основой постройки был «сруб». Потому что его «рубили» топором. Лет 50–60 назад среди искусствоведов и экскурсоводов в ход пошла хлесткая фраза: «Срублено одним топором и без единого гвоздя». Это чушь. Такое мог сказать только «интеллигент», для которого прямо вбитый гвоздь – верх мастерства.
На самом деле при строительстве, да и в любом деле употреблялся целый комплекс инструментов. Еще со времен Киевской Руси знали и поперечную пилу-ножовку, и долото, и тесло, и скобель, и другие инструменты. И гвозди тоже употреблялись. Правда, старались, где можно, обойтись без них: ведь каждый гвоздь вручную ковал кузнец, и гвозди были дороги. И все же кое-где без гвоздя невозможно было обойтись, как, например, без долота невозможно было вынуть паз в бревне, а без пилы – зарезать шип для этого паза. В XVIII же столетии, с легкой руки царя Петра вместе с иностранными кораблестроителями пришел в Россию широкий набор инструментов для пиления, строгания, долбления, сверления дерева: всякие шерхебели, зензубели, шпунтубели, галтели да фуганки; уже сами их названия говорят, каково их происхождение. Мы сегодня можем увидеть бревенчатые постройки только XIX, редко XVIII века. И при их строительстве уже употреблялся инструмент самого разнообразного назначения. Никто же в угоду краснобаям не пользовался принципиально одним топором. Работали так, чтобы можно было выполнить работу легче и быстрее: работали ради заработка, здесь не до изысков.
Правда, городские «специалисты» утверждают, что торцы бревен в срубе обрубались топором, чтобы замять тончайшие древесные капилляры – так-де влага не будет проникать в бревно, и оно не будет гнить. Но это лишь теоретическое рассуждение. Острый топор не заминает капилляры, а перерезает их, а тупым торец бревна не стешешь. Чтобы торцы не гнили, достаточно зашить их тесиной, а еще лучше – густо замазать известкой, ну, на худой конец, жидко разведенной глиной. К тому же
