он так не просился.
— К тебе не просился, потому что болел, — напомнила я. — А там тоже дни считал до твоего приезда.
— Да ладно, Ник, что ты рассказываешь. — Он вздохнул, я услышала, как зашелестели страницы. — Он привык быть постоянно с тобой. А я… я ж всегда торчал на работе. Мое отсутствие он так не воспринимает.
— Ты торчал, потому что тебе нужно было разгребать дела отца и вникать в бизнес. А еще кормить нас, — снова напомнила я. Подумала, как сделать лучше, прикинула все варианты, и поняла, что годится только один. — Лаврик, я сейчас позвоню на вокзал и закажу билет. Приеду завтра и поживу с вами до двадцать девятого, а там уже вместе с Олежкой сюда и вернусь. Мама должна справиться без меня. Она поймет.
— Ты такая решительная, когда дело касается сына, — заметил он с усмешкой. — Жду тогда. Пошлю кого-нибудь тебя встретить с вокзала?
— Да, — сказала я. Перспектива ехать в Мертвый город (прим. — народное название микрорайона «Звездный» в Оренбурге. В нулевых, когда велась застройка, там почти не ходил транспорт, а за последними домами начиналась настоящая пустошь, так что название более чем соответствовало. Сейчас, конечно, он совсем не «мертвый») на такси или на автобусе с пересадкой меня не радовала.
Так что на вокзале меня ждал водитель Лаврика, и до дома я доехала без проволочек. Олежка и Заза Гедевановна встречали меня у подъезда, и мой сын, притоптывавший от нетерпения все время, пока я выбиралась из машины, кинулся мне навстречу так стремительно, что едва не полетел носом на асфальт.
— Ма-а-ма-а! — Я раскрыла объятья, и сердце у меня одновременно взлетело к горлу и рухнуло вниз, когда я услышала в голосе Олежки слезы.
Господи, какой он все-таки еще маленький.
— Ну ладно тебе, сынок, не плачь, — сказала я, целуя Олежкин лоб там, где он не был прикрыт шапкой, и прижимая сына к себе так, чтобы удобнее было поднять его на руки. — Я приехала. Все хорошо.
— Мам, — всхлипнул Олежка мне в плечо, обвивая мою шею руками. — Я так тебя ждал. Не уезжай больше.
Заза Гедевановна уже забирала из рук водителя мою небольшую сумку с вещами, которую тот достал из багажника, так что мне можно было сосредоточиться на ребенке. Я подняла Олежку на руки и понесла его в подъезд, и он смирно сидел и молчал, хотя обычно почти сразу начинал возмущаться и говорить, что он не маленький и может идти сам.
Меня накормили и отправили отдыхать после пятичасовой дороги, и даже тогда мой сын, которого обычно днем укладывали спать с боем, сам лег рядом, приткнулся мне под бок и уже скоро мирно сопел, наполняя меня чувством вселенского спокойствия и тепла.
Лаврик, вернувшийся с работы около восьми вечера, застал нас в игровой комнате, — она же бабушкин тренажерный зал — где мы вдвоем шумно запускали в полет очередную космическую экспедицию, пока Заза Гедевановна готовила ужин.
Увидев отца, Олежка вскочил с пола и радостно бросился навстречу.
— Пап! Мамка приехала!
— Ну, мы же не стали бы врать тебе, правда? — спросил Лаврик, глядя поверх головы Олежки на меня… Нет, даже не глядя. Разглядывая. — Как добралась?
Я тоже поднялась с пола и подошла к ним, и сын в самом натуральном смысле начал плясать вокруг нас от возбуждения.
— Нормально. Я приехала, а твой Сергеич уже стоял у вокзала. Так что я прямо сразу села в машину и сюда. Ну и тут меня тоже встретили, накормили до отвала, спать уложили… — сказала я, улыбнувшись Зазе Гедевановне, которая подошла, чтобы поприветствовать сына.
Лаврик обнял ее и поцеловал в щеку — так осторожно, будто боялся разбить. У меня всегда замирало сердце, когда я смотрела на них, когда я видела, с какой нежностью и заботой отец моего ребенка относится к своей матери.
В Лаврике не было такого раньше. Очень многое в нем, да и во мне тоже, изменило рождение Олежки.
Чувство ответственности за эту маленькую жизнь.
Осознание того, что этот крошечный человечек совсем беззащитен перед миром, и только мы для него — непобедимые, всемогущие волшебники, которые способны сотворить все, что угодно и справиться с любой его детской бедой.
Правда, теперь оказалось, что эти два всемогущих волшебника друг без друга вовсе не такие уж и всемогущие.
Вечером мы с Лавриком поспорили. Это было ожидаемо: мы так и не решили, что будем делать с детским садом, и если первые месяцы можно было списать на адаптацию нас самих и нашего маленького сына к переменам в жизни, то как быть дальше?
— А потом, когда начнется школа? — Было странно пока даже допускать мысль о том, что мой Олег пойдет в школу, но мы должны были думать о будущем. — Ник, у меня вариант только один. Ты перебираешься сюда, и мы все живем в одном городе, пусть и в разных его концах. Проблема решается, все довольны, все рядом друг с другом и могут увидеть друг друга в любой момент.
— Нет, — сказала я, отставляя в сторону чашку.
Мы сидели в кухне, прикрыв двери, чтобы не слышал Олежка, который смотрел вместе с Зазой Гедевановной мультики, и говорили. Правда, к моменту моего «нет» сидела только я. Лаврик, уставший, сонный и оттого раздраженный, ходил мимо кухонного островка туда-сюда и периодически потирал глаза.
— И почему?
— Потому что, во-первых, я не могу перебраться сюда сама. Мне нужно встать на ноги. Я хочу слезть уже с твоей шеи.
— Ты прекрасно можешь встать на ноги здесь, — отмахнулся он. — Ник, я верно понимаю, что дело в гордости и деньгах, которые ты отказываешься принимать?
— Да, — сказала я честно.
— Решаемо. Отдашь мне потом.
— Нет! — снова сказала я, но уже громче. — Лаврик, ты меня совсем не слушаешь. Я не собираюсь брать у тебя деньги. Ты уже и так более чем достаточно нам дал, и у меня есть дом, где я могу жить, и мама, которой нужна помощь…
— Переезжай с мамой.
— Нет.
— И это нет. Ладно. Ладно! — Лаврик уже не скрывал раздражения. — Но я хотя бы что-то предлагаю, я хотя бы пытаюсь найти решение! А ты? У тебя кроме «нет» есть какие-то предложения?
— Мне нужно подумать. У меня все не так просто, как у тебя
— Ага, теперь у меня все просто, и это плохо. Ник, ты себя слышишь? Я предлагаю выход! Я предлагаю тебе готовое решение, которое поможет нам троим! Ты сможешь жить здесь, учиться, ты сможешь… — Он вдруг повернулся на пятке, уставился
