Страсть – пожалуй, последнее естественное чувство, сохранившееся в неприкосновенности от начала времен; иногда оно пересиливает доводы разума и диктует нам линию поведения. Точка в осаде Грейс, моей будущей жены, была поставлена страстью, и ничем иным; хорошо, что не свинцовая точка.
Все мои любовные волны, эти бурлящие валы, разбивались вдребезги о неприступный каменный берег Грейс Рузвельт: она не желала поднимать белый флаг, не хотела становиться баронессой д’Астье. Я следил за ней, мое терпение приближалось к точке кипения. Однажды она отправилась в Лондон в сопровождении какого-то своего очередного кавалера, отношение Грейс к которому не вызывало у меня сомнений. И я, с револьвером в кармане, последовал за ними.
На лондонской людной улице я нагнал парочку и без вступлений и промедлений сказал:
– Или ты, Грейс, тут же оставишь этого господина, пойдешь со мной и немедленно вернешься в Париж, или я сейчас застрелю тебя, его и, возможно, себя.
Грейс была испугана, но и заинтригована. Ее кавалер понял, что мое намерение не пустая угроза, и готов был отступить. Стрелка весов пришла в движение, стрелка указала на меня. Через месяц мы с Грейс поженились. Моя мечта сбылась с третьего раза: торговка Марта из Версаля растворилась в прошлом, тулонская Любовь умерла у меня на руках. Грейс была третьей. Но не последней.
Делать подарки – что еще так радует сердце и освежает душу! И вот ведь что удивительно: чистосердечный даритель получает от дарения не меньше солнечной радости, чем получатель, а иногда даже и больше.
Говорят, что цветок василек, сорванный доброй рукою на каком-нибудь пустыре и протянутый любимой девушке, дорог для нее, как дареный особняк в вишневом саду. Я думаю, это художественное преувеличение: особняк все же дороже. Кроме того, всякому подарку свое время и место – васильку свое и особняку свое.
Букет на пустыре можно собрать задарма, а для более весомых подарков нужны деньги. Деньги у меня были.
У одного из самых известных парижских ювелиров месье Меллерио с улицы де ля Пэ я покупаю подарок для Грейс – крупный бриллиант чистейшей воды. Меня так и тянет сказать: размером с собачий глаз, но я воздержусь – камень был немногим меньше. А мне никто не делал никаких подарков, поэтому я решил сделать себе подарок сам: купил роскошный автомобиль фирмы «Делаж» – на таком в ту пору ездил Бенито Муссолини. Таким образом я выиграл вдвое: получил удовольствие и как даритель, и как получатель. Над этим кажущимся парадоксом я рассуждал, покуривая бамбуковую трубочку, в обществе моего слуги-индокитайца и трех сиамских кошек, к которым я был привязан необычайно. Хочу думать, что и они испытывали ко мне расположение, несмотря на вздорность характера.
Наша совместная жизнь с Грейс шла довольно-таки размеренно, своим чередом. С памятного лондонского приключения, чуть было не закончившегося стрельбой из револьвера, ничто не сотрясало нашего существования, вошедшего в берега быта. У нас были общие друзья, но завелись и собственные – и у нее, и у меня. Мы, по обоюдному согласию, вели вполне свободный образ жизни, ни в ком не вызывавший ни пересудов, ни нареканий. Я знал, что во всем этом был скрыт отголосок наших непотускневших вожделений, о которых мы столько рассуждали с Жаком Риго, оборвавшим свою жизнь.
Мы оба мечтали жениться на американках, этих носительницах иной, во многом чуждой нам, но привлекательной цивилизации, которую мы хотели постичь на собственном опыте. Были у нас и планы помельче: Жак видел себя за рулем «роллс-ройса», я – за рулем «делажа». Все это сбылось – у Жака раньше, у меня чуть позже. Крушение американских надежд Жака Риго ничуть меня не обескуражило, я решил продолжать американский опыт, избегая ошибок моего покойного друга. В конце концов, столкновение двух цивилизаций не может пройти безболезненно.
Весну мы с Грейс встретили на небольшом изысканном курорте Брид-ле-Бен в Савойе. Денежная публика проводила время в термальном бассейне, либо развлекалась флиртом, либо, лежа в полосатых шезлонгах, изнывала от скуки на террасах своих отелей. Некоторые, наиболее беспокойные, коротали вялотекущее время в залах местного казино. Я был как раз одним из таких: не будучи искусным игроком и не умея толком играть ни в одну из карточных игр, я целиком доверялся интуиции и азарту. Этого было недостаточно, чтобы выигрывать, но зато отлично разогревало кровь и разгоняло хандру.
Как-то раз я коротал вечер за столом казино, обтянутым зеленым сукном. Играли в покер. Против меня сидел игрок средних лет, одетый богато и с изяществом. Ему везло, деньги так и текли к нему в руки. Это был один из семьи банкиров Ротшильдов – везунчик и к тому же еврей. Меня охватило безотчетное раздражение, я страстно желал остановить успех моего визави: начал вовсю блефовать, одновременно поднимая ставки. Не с холеным Ротшильдом, поглядывавшим на меня из-за карточного стола с некоторым удивлением, я вел сражение, а со всеми евреями вкупе, со всем их чужеродным племенем, захватившим наши французские банки, и торговлю, и газеты, и даже общественную жизнь. Евреями, учинившими переворот в России, захватившими власть и ограбившими нашу семью. Я должен был выиграть этот бой, одержать верх над еврейскими выскочками, над всеми этими семьями, управляющими миром!..
Не прошло и полутора часов, как я проигрался в пух и прах.
Проигрыш был значительный – тридцать тысяч франков. Похмелье наступило наутро. Оплата карточных долгов не терпит отлагательств, это закон чести. Следовало немедленно связаться с моим банком и заказать наличные деньги; так я и сделал.
Ответ был сокрушительный: я уже пересек красную линию допустимых трат, мой счет пуст, как карман мертвеца. Малую толику моего бывшего состояния я вложил, по рекомендациям обаятельных финансовых мошенников, в сомнительные предприятия, гарантировавшие стремительный высокий доход, – но и эти предприятия, информировал банк, потерпели крах и лопнули, и несчастная толика испарилась, как водяные брызги на раскаленной плите. Грейс, в общих чертах посвященная мною в события минувшей ночи, словом и телом выражала мне живейшее сочувствие, упрекая лишь в том, что я никогда не проявлял должного интереса к банковским отчетам и даже не думал вникать в их содержание. Пожалуй, она была права: не думал, не вникал. Теперь наступил час неприятных раздумий: евреи снова выиграли, я банкрот.
Впрочем, тут и думать было особенно не о чем – прежде всего нужно было реализовать дареный бриллиант чистой воды. Перевод камня обратно в наличность вызвал осложнения: драгоценная игрушка была куплена мною в кредит, еще не погашенный до конца. Таким образом, я оказался в долгу и перед ювелиром.
Потеря камня не очень-то меня расстроила: бриллианты – дело наживное, сегодня они есть, завтра их нет. Тем более злопыхатели всегда найдут повод пустить слушок, что драгоценность фальшивая, будь то даже знаменитый «Кохинур» из короны британских королей. А нет бриллианта – не будет и сплетен. Думаю, Грейс не разделяла эту мою позицию на все сто процентов.
Вслед за камнем наступил черед моего великолепного автомобиля «делаж»; пришлось, с болью сердечной, расстаться и с ним. С тяжкой грустью глядел я, как воплощение моей мечты о прекрасном выводят со двора. Муссолини, такой же, как и я, поклонник этой модели, не перенес бы подобного удара. А я перенес, хотя и не без труда. Чувство полновластного обладателя этого роскошного льва на колесах теперь было мне знакомо, и это немного скрашивало боль утраты.
