был не ясен. Мне предстояло склонить чашу весов в нашу сторону. Дело из-за отсутствия Каплана считалось уже предрешенным. Наверное, в тот момент и мне казалось, что выиграть поединок будет легко. Но день ожидания схватки с именитым пехлеваном Турции и вся нервозность поединков, предшествующих моему выходу на ковер, сделали свое дело. Борцы говорят о таком состоянии — перегорел…
После свистка судьи я бросился на своего соперника: решил взять его на испуг. Обвил его ногу своей, но прием провел неловко, и вместо того чтобы поставить турецкого тяжеловеса на мост, сам попал в критическое положение. Когда понял, что случилось, — разозлился. Он пытался меня прижать спиной к ковру, а я пытался вывернуться, но не смог. Тогда миллиметр за миллиметром начал пятиться к краю ковра. Впрочем, пятиться — не то слово: выгнувшись дугою, упираясь лбом в ковер, я волок на себе соперника подальше от центра. Мой позвоночник предательски дрожал, натуженный, готовый вот-вот распрямиться. Более мученического уползания не припомню. Если бы не эластичность ковра, то на нем осталась бы борозда, проложенная головою.
Пот застилал глаза, шея побагровела и вспухла от прилива крови. И все же вылез на обкладную дорожку. Прошло полсхватки. На табло горели три проигранных мною очка.
Дальнейшее помню сумбурно. Нападал на своего соперника, отчаянно пытаясь отыграться. По моим подсчетам, уже свел поединок вничью и даже вышел вперед, но арбитр, то и дело прерывал схватку, апеллируя к боковым судьям. Трибуны поднимались как по команде. И я в конце концов оглох, как глохнут артиллеристы во время боя. В заключение объявили ничью. Такой же счет был Зафиксирован и в командных соревнованиях.
Тренер сказал только одну фразу:
— Думал, не хватит характера, ляжешь.
— Это вы про мост? — спросил я. — Какой там характер. Поднатужиться пришлось, но сдаваться не думал.
На следующее утро автобус мчал нашу команду в аэропорт. Можно напоследок насмотреться на убегающие назад рощи апельсиновых деревьев. Когда еще придется побывать в этих краях!
Ко мне подсел турецкий тренер Нури Бойтурум, сопровождавший нас в аэропорот, поманил пальцем переводчика.
— Чего он хочет? — спросил я у переводчика.
— Говорит, что ты станешь в Толидо чемпионом мира.
— Шутит, что ли? — удивился я.
Бойтурум, словно прочитав сомнение на моем лице, несколько раз показал большой палец, что-то сказал и пересел к Преображенскому.
Я вопросительно посмотрел на переводчика.
— Он сказал, что Каплан хитрый. На первую встречу сказался больным. Решил присмотреться. Две другие тоже неважно себя чувствовал, а сам ходил наблюдал. Раз не вышел на ковер — неспроста. Сказал еще, что ты можешь повесить портрет Бойтурума в красном углу. Он не пророк, но слова его сбудутся еще этим летом. Пусть, мол, русский запомнит, кто первым увидел в нем чемпиона.
Встретиться с Капланом мне пришлось через несколько месяцев. Жребий свел нас в финале чемпионата мира в Толидо (США, Огайо). Для меня, впервые включенного в состав сборной СССР, на состязаниях такого ранга все было в диковинку. Нас разместили в студенческом общежитии университетского городка. Чистота. Обстановка спартанская. Шкаф, стол, двухъярусные койки, покрытые серыми одеялами. Двор с утра наполняется разноголосым говором. Разноцветные костюмы, словно паспорта. Ярко-красные, с белым серпиком луны. Это турецкие борцы.
Вот идет похожий на ястреба Акбас. Такое сходство возникает из-за его носа, напоминающего ятаган. Он идет, чуть припадая на ссохшуюся ногу — последствие болезни, перенесенной в детстве. В поединке он обычно выставляет ее вперед. Она у него вроде приманки. Обманутые ее беспомощным видом, соперники пытались перевести Акбаса в партер. Турецкий борец отдавал свою ногу на растерзание, и порою в замершем зале слышался хруст сухожилий. А Акбас, будто не чувствуя боли, садился в шпагат, дотягивался до бедра уже торжествующего победу противника и ставил его торчком на голову. Соперники так и не успевали понять, каким образом у них ускользала победа и они оказывались поверженными.
Акбаса прозвали Железным хромым. Его повадки знал каждый, но жалкий вид ноги искушал своею беспомощностью, гипнотизировал: на нее бросались, очертя голову, закрыв глаза, как в омут, веря и не веря в свой успех, сознавая обреченность и надеясь на чудо.
Вот идет румын Бола. Крупный, высокий. Лоб с залысинами. Его я немного знаю. У Бола литые квадраты брюшного пресса, словно пластинчатый панцирь. Он выставляет руки-клешни, оставляя минимум возможностей для. атаки, и предпочитает силовую манеру ведения схватки. Ему бы только уцепиться. Неважно за что — ногу, руку, голову. И уж если захватил, то выдерет с корнем, взметнет борца до потолка, на второй этаж, как говорят у нас. Но Боле неособенно везет; чего-то он недотянул в борцовском искусстве, но чего? Себя он потом найдет в учениках. Но ни он, ни мы сейчас даже не подозреваем, что в 1974 году в Стамбуле на первенстве мира его питомец Ладислау Шимон выиграет чемпионскую корону в тяжелом весе.
Победитель Мельбурнской олимпиады Сасахара по-японски корректен. Он совершенно не похож на богатыря. Его тренерская слава переросла спортивную. К Риму американскую сборную готовил он. Именно в Термах Каракаллы янки добились триумфального успеха: они выиграли три золотые медали. Готовясь к Токийской олимпиаде, американцы отказались от услуг Сасахары и вернулись домой ни с чем.
Наши ребята здороваются с Антонсоном. Рыжеватый и белесый одновременно, шведский тяжеловес напоминает скорее лесоруба, чем мастера партерной борьбы. Его имя гремело в пятидесятые годы. И хотя он представитель классического стиля, считаю его своим, «тяжем», и смотрю на него со стороны с уважением. Швед приехал в качестве арбитра. Он серьезен, как и подобает строгому судье. Долго около нас не задерживается, иначе смогут воспринять его поведение как проявление особой симпатии.
Я пока инкогнито. Все уверены, что тяжеловес в сборной СССР — Александр Медведь. Он уже был в этой роли на прошлогоднем первенстве в Иокогаме. Хоть и занял третье место, но нагнал страху на маститых своей неугомонностью. Поэтому здесь все внимание на него. А мне остается лишь одно — наблюдать как бы со стороны за своими соперниками.
Под возгласы общего изумления шествует мимо
