Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
физических страданий. Лихачев и солдат выломали дверь в вагоне, переложили меня на нее и отнесли в маленькую деревянную сторожку неподалеку от места крушения. Комнатка была уже полна ранеными и умирающими. Меня положили в уголок, и я попросила Лихачева позвонить по телефону родителям и государыне.
Четыре часа я лежала на полу без всякой помощи. Прибывший врач, подойдя ко мне, сказал: «Она умирает, ее не стоит трогать!» Солдат железнодорожного полка, сидя на полу, положил мои сломанные ноги к себе на колени, покрыл меня своей шинелью (было 20 градусов мороза), шуба моя была порвана в куски. Он же вытирал мне лицо и рот, так как я не могла поднять рук, и меня рвало кровью. Часа через два появилась вдруг княжна Гедройц в сопровождении княгини Орловой. Я обрадовалась приходу Гедройц, думая, что она сразу мне поможет. Они подошли ко мне; княгиня Орлова смотрела на меня в лорнетку, Гедройц пощупала переломленную кость под глазом и, обернувшись к княгине Орловой, произнесла: «Она умирает» – и вышла. Оставшись совершенно одна, так как остальных раненых уносили, я только молилась, чтобы Бог дал мне терпение. Только около 10 часов вечера по настоянию генерала Ресина, который приехал из Царского Села, меня перенесли в вагон-теплушку какие-то добрые студенты-санитары. Я видела в дверях генерала Джунковского, и, когда меня положили на пол в вагоне, пришли дорогие родители, которых вызвали на место крушения. Папа плакал. Вновь появилась княжна Гедройц; она вливала мне по капле коньяку в рот, разжимая зубы ложкой, и кричала в ухо: «Вы должны жить!» Но я теряла силы, страдала от каждого толчка вагона, начались глубокие обмороки.
Помню, как меня пронесли через толпу народа в Царском Селе, и я увидела императрицу и всех великих княжон в слезах. Меня перенесли в санитарный автомобиль, и императрица сейчас же вскочила в него; присев на пол, она держала мою голову на коленях и ободряла меня; я же шептала ей, что умираю. По приезде в лазарет Гедройц впрыснула мне камфару и велела всем выйти. Меня подняли на кровать; я потеряла сознание. Когда пришла в себя, государыня наклонялась надо мной, спрашивая, хочу ли я видеть государя. Он пришел. Меня окружили их величества и великие княжны. Я просила причаститься, пришел священник и причастил меня святых тайн. После этого я слышала, как Гедройц шепнула, чтобы шли со мной прощаться, так как я не доживу до утра.
Я же не страдала и впала в какое-то блаженное состояние. Помню, как старалась успокоить моего отца, как государь держал меня за руку и, обернувшись, сказал, что у меня есть сила в руке… Помню, как вошел Распутин и, войдя, сказал другим: «Жить она будет, но останется калекой». Замечательно, что меня не обмыли, не перевязали в эту ночь. Меня постоянно рвало кровью; мама давала мне маленькие кусочки льда – и я осталась жить.
Последние шесть недель я день и ночь мучилась нечеловеческими страданиями. В 9 часов утра на следующее утро мне дали хлороформу и в присутствии государыни сделали перевязку; от тяжких страданий я проснулась, когда меня поднимали на стол, и снова меня усыпили. С первого дня у меня образовалось два огромных пролежня на спине. Мучилась я особенно от раздавленной правой ноги, где сделался флебит, и от болей в голове – менингита; левая, сломанная в двух местах, нога не болела.
Затем сделалось травматическое воспаление обоих легких. Гедройц и доктор Боткин попеременно ночевали в лазарете, но первую не смели будить, так как тогда кричала на меня же, умирающую. Сестры были молодые и неумелые, так что ухаживать за мною приходилось студентам-врачам. После десяти дней мучений мать выписала фельдшерицу Карасеву, которая принимала всех детей у моей сестры, и если я осталась жива, то благодаря заботливости и чудному уходу Карасевой. Гедройц ее ненавидела. Она же не допустила профессора Федорова меня лечить, сделав сцену государыне.
Государыня, дети и родители ежедневно посещали меня. Государь первое время тоже приезжал ежедневно; посещения эти породили много зависти: так завидовали мне и в те минуты, когда я лежала умирающая!.. Государь, чтобы успокоить добрых людей, стал сначала обходить госпиталь, посещая раненых, и только потом спускался ко мне. Многие друзья посещали меня. Приехала сестра из Львова, куда ездила к мужу, и брата отпустили на несколько дней с фронта. Приходил и Распутин. Помню, что в раздражении спрашивала его, почему он не молится о том, чтобы я меньше страдала.
Императрица привозила мне ежедневно завтрак, который я отдавала моему отцу, так как сама есть не могла. Она и дети часто напевали мне вполголоса, и тогда я забывалась на несколько минут, а то плакала и нервничала от всего.
После двух месяцев мои родители и Карасева настояли, чтобы меня перевезли домой. Там, по просьбе друзей, меня осмотрел профессор Гагенторн. Он так и развел руками, заявив, что я совсем потеряю ногу, если на другой же день мне не положат гипсовую повязку на бедро. Два месяца нога моя была только на вытяжении, и лишь одна голень в гипсовой повязке; сломанное же бедро лежало на подушках. Гагенторн вызвал профессора Федорова. Последний, чтобы быть приятным княжне Гедройц и косвенно государыне, которая верила ей, не желал вмешиваться в неправильное лечение. Гагенторн не побоялся высказать свое мнение и очень упрекал Федорова. Оба профессора, в присутствии ее величества, в моей маленькой столовой на столе положили мне гипсовую повязку. Я очень страдала, так как хлороформа мне не дали. Государыня была обижена за Гедройц и первое время сердилась, но после дело обошлось. Гедройц перестала бывать у меня, о чем я не жалела.
Каждый день в продолжение почти 4 месяцев государыня Мария Феодоровна справлялась о моем здоровье по телефону. Многие добрые друзья навещали меня. Ее величество приезжала по вечерам. Государь был почти все время в отсутствии. Когда возвращался, был у меня с императрицей несколько раз очень расстроенный тем, что дела наши на фронте были очень плохи. Помню, как тронута я была, когда на Страстной неделе их величества заехали проститься со мной до исповеди. Доктора пригласили сильного санитара по фамилии Жук, который стал учить меня ходить на костылях. Он же меня вывозил летом в кресле во дворец и в церковь, после шести месяцев, что я пролежала на спине.
Летом 1915 года государь становился все более и более недовольным действиями на фронте великого князя Николая Николаевича. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперед, не закрепляя позиций и не имея
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
