чем мужчин. Но сейчас особый случай! Вы, ваше сиятельство, могли бы купить место в корзине и для меня?!
Граф с удивлением посмотрел на столь юное темпераментное создание. Удивительные слова говорила Варвара. Барышни в ее возрасте думают о выгодной партии. Лирические стихи пишут о первых волнительных чувствах. Потом вспомнил про прогресс, про то, как девушка причисляет себя к этому движению, и важно кивнул:
– Конечно.
Варвара крепко вцепилась в предплечье.
– Вы готовы к испытаниям? Не надейтесь на легкую прогулку.
– Я сильная! Я со всем справлюсь! Вы не смотрите на меня, Иван Матвеевич, что я хрупкая! Я ради прогресса! Ради науки! Согласна на всё!
– Хорошо, Варвара, – согласился Иван, слегка улыбаясь. В уме прикидывая, сколько времени пройдет до постройки шара, а там у Варвары, может, энтузиазм пропадет или дети появятся.
Однако девушка истолковала эту улыбку по-своему.
– После памятника надо пройти еще два квартала, – вдруг осипшим хриплым голосом сказала она. Акушерка Синичкина заволновалась, тряхнула ридикюлем, крепко сжимая витые ручки, и от Суздалева не укрылась, как шея девушки стала медленно покрываться красными пятнами.
Лирические стихи всё же были.
Варвара снимала тесную меблированную комнату под крышей. Вид из окна был потрясающий. Иван сидел на жестком стуле, смотрел на золотые купала Исаакия и макушки деревьев, мирно качающиеся под ветром, и слушал стихи о любви. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги, и самозабвенно вещала, не мешая думать.
– Послушайте, граф, как тонко, как прекрасно сказано о женщине, – восторженно произнесла она.
Томный ее, с поволокою взгляд
Соткан из чувственных нитей.
Струны души ее тонкой звенят —
Чистой любови обитель.
Нежной улыбки заманчивый свет
Дарит тепло и беспечность.
Этой улыбки невидимый след —
Шаг в потаенную вечность.
В вечности той сладострастья уют,
Искренность чувств и порывов.
Струны души ее тонкой поют
Счастью романс без надрывов.
Граф не был любителем подобной «женской» поэзии, но на душе у него стало как-то легче и светлее.
– А вот послушайте еще, – томным голосом произнесла барышня. В глазах ее светились огоньки нескрываемого волнения.
На фото женщина. Пригожа.
И до чего же хороша!
Лицом на ангела похожа.
Во взгляде добрая душа.
Прекрасных губ открытый контур
Улыбкой легкою согрет,
И цвета нежного яхо́нта
Те губы. Хоть пиши портрет.
И в позе рук ее на бедрах
И в повороте головы
Ищу я бесконечно долго
Знакомой барышни черты.
Она замолчала, и Суздалев взглянул на нее, выходя из грез. «Боже, как точно! Я же действительно ищу! Но… тщетно».
Синичкина молчала, сидела, окаменев, словно чего-то ожидала, и молчала, потупив взгляд.
Суздалев щелкнул наградными золотыми часами, захлопывая крышку.
– Пора мне, Варвара.
Девушка кивнула, не решаясь посмотреть на графа. Иван поднялся, слегка потягиваясь. Нога предательски хрустнула. Варвара очнулась. Посмотрела на Суздалева и, тяжело дыша, произнесла:
– Я ждать вас буду, Иван Матвеевич.
– Да полно вам, Варвара. Это же Арктика. Всякое может случиться. Не надо жертв.
– Какие жертвы?! Это судьба моя! Я вас всю жизнь ждать буду! Вы только вернитесь…
Суздалев сделал шаг к кровати. Осторожно взял девушку за руку. И поцеловал хрупкую ладошку, крепко прижимая ее к своим губам. Варвара внутренне напряглась – еще ни разу мужчина не прикасался к ней. На щеках проступил румянец, и сердце бешено забилось. Суздалев, не выпуская ладони барышни из рук, проникновенно посмотрел ей в глаза. Та, не выдержав взгляда графа, отвернулась. Граф слегка поморщился: «Не вариант. Чрезмерно эмоциональна и нервозна».
Потом он ушел и, пока спускался по лестнице, считая по привычке ступени, думал, что, кажется, обрек еще одно милое создание на мучения.
Глава 8
Солнце еще спало, скрывшись за отдаленными горными хребтами. Где-то там, среди этих вековых склонов, поросших ароматным разнотравьем и невысокими деревьями, ютились аулы горцев. Оттуда веяло опасностью. Набеги гололобых басурман, вооруженных до зубов, наносили станице порой ощутимый урон. Горцы не брезговали ничем. И угнанный скот, и украденные казачки, да малые казачата, все продавалось на невольничьих рынках Закавказья. Но и станичные казаки не дремали. Подымались как один, чуть заметив дым сигнального огня.
Но сегодня было спокойно и ничто не предвещало беды. Дед Трохим, обещавши вчера малым казачатам сводить их на рыбалку, стоял посреди станичной улицы, как каланча, окутанный легким утренним туманом. Миколка с хлопцами, собравшись гуртом, подбежали второпях к деду. Тот молча махнул рукой, мол, гайда, хлопцы, швыдче!
Шагает дед, пыль дорожную своими ичигами сбивает. А шаг что веха. Казачата малые торопятся, за дедом шажками семенят, но не отстают. Босыми пятками в прохладной пыли следы оставляют.
«Скоро уже, дидо?!» – вопрошает Миколка. А дед Трохим знай себе идет, бороду оглаживает да в ус посмеивается: «Швыдче, курячьи ноги! Сами напросились!»
Вдруг остановился дед, и казачата как вкопанные встали. Старик носом воздух втягивает, ноздри что у того коня раздуваются. Постоял, поглядел вдаль, крякнул с удовольствием. «Вона, бачите, лентой серо-голубой маячит с полверсты отсель? То и есть ерик. Туда и ходимо!»
Миколка подпрыгивает, чтобы лучше видеть, и казачата, друзяки его, также. Не терпится уже снасти закинуть. И каждый из них про себя думает: «А вдруг шапарая вытяну крупнее всех!»
Вдруг, как гром среди ясного неба, звон колокольный, будто набат. «Дин-дон, дин-дон». И среди этого зычного раската голос: «Осторожно, Миколка. Как бы беды не вышло!»
Миколка съежился, будто озяб, по сторонам оглядывается, на деда Трохима да хлопцев смотрит вопрошающе. Мол, слышали? Но те как шли, так и идут дальше, к ерику. Миколка вслед за ними припустил, а голос его догоняет: «Ой гляди, казачонок! Беда будет!»
В растерянности не заметил Миколка, как на деда Трохима налетел. Тот в аккурат на церковь стоял смотрел, губами своими сухими шептал что-то.
«Аккуратно, оглашенный, – ласково пожурил Миколку старик. – Сметешь же! Силой-то тебя Господь наградил. Славный казак выйдет!»
Обернулся Миколка в сторону церкви и вздрогнул. Языки пламени в дикой пляске скачут, но вроде как церковь не горит. И снова тот же голос, гортанный, зычный, как из подземелья: «Гляди, Миколка, сын Иванов, беда близка!»
Посмотрел Миколка на деда Трохима, тот себя крестным знамением осеняет, казачата, друзяки его, тоже истово крестятся. Хотел было и
