с казачьим полком, командиром которого был свиты генерал-майор граф Граббе 1-й, и постоянная вражда с солдатами мортирного дивизиона. Их презрительно называли «пижосами» и подвергали всяким насмешкам. Впрочем, такое же отношение было к ним и со стороны наших офицеров.
Наш большой манеж был гарнизонным. В нем проводили поочередно занятия верховой ездой все части, квартирующие в Павловске. Мы начинали ученье там в 10 часов, а до нас и после нас ездили другие смены. Обычно после нас занимались наши офицеры под руководством старшего полковника, барона Велио, командира 5-й батареи. Также два раза в неделю ездили и офицеры мортирного дивизиона, под командой их командира, уже не молодого полковника. По уставу полагалось, если во время строевых занятий появлялся кто-нибудь из офицеров старше чином того, кто проводил занятие, то следовало остановить занятия и скомандовать: «Стой. Смирно! Господа офицеры!» Вошедший, обратившись к офицерам, говорил: «Господа офицеры», и, если был офицером своей части, то мог поздороваться с солдатами, а если чужой, то ограничивался тем, что, обратившись к руководителю занятий, говорил: «Продолжайте, пожалуйста».
Так вот у наших господ офицеров считалось хорошим тоном не замечать «пижосов», офицеров мортирного дивизиона, и ничего им не командовать, делая вид, что они их не заметили, хотя не заметить их было невозможно уж по одному тому, что наш вахмистр следил пристально за появлением каких-нибудь других офицеров и тут же потихоньку докладывал об этом нашему начальнику. Вполне понятно, что «пижосы» имели основание обижаться.
Как-то раз Линевич разошелся и задержал нашу смену сверх положенного по расписанию срока. Между тем, после нас должны были проводить езду мортирные офицеры. Они уже все собрались и, покуривая, посматривали на часы. Верховые держали лошадей. Наконец, пришел их полковник и спросил, почему они не начинают езду? Ему, очевидно, ответили, что манеж занят. Он громко крикнул Линевичу, который не замечал прихода полковника: «Капитан, освободите манеж! Ваше время давно истекло». Тут только Линевич «заметил» старшего начальника, остановил смену, скомандовал «смирно». На эту команду полковник ничего не ответил, что полагалось, и, подозвав Линевича к себе, начал его отчитывать за нарушение правила устава, заставив его держать руку у козырька и нас в положении «смирно», пока не излил ему все накипевшее у «пижосов» чувство обиды. Впрочем, от этого внушения отношение между соседями не стали лучше.
Я думаю, что конфликт между нашими офицерами и «пижосами» мортирного дивизиона был значительно глубже и серьезнее, чем традиционное презрительное отношение всякого верхового к пешему, конного солдата к пехотинцу. Дело было не в том, что кавалеристы кричали проходящему пехотному полку: «……………, пехота, не пыли».
Здесь у нас, в Павловске, столкнулись две «идеологии», два понятия о военной службе, аристократы с плебеями, очень глубокое различие между отношением офицеров к службе, к пониманию сущности этой службы. Наши офицеры считали, что «Гвардейская конная артиллерия» – это, прежде всего не воинская часть, а нечто вроде клуба, куда допускаются немногие, и только те, кто разделяет основное положение, что конная артиллерия – это общество офицеров, общественная, аристократическая по своей природе организация, как есть другие подобные организации: кавалергарды, гусары, уланы и пр. Очень ясно изложил нам эту концепцию поручик Перфильев: «Мы не артиллерия, не кавалерия, не пехота, а мы «гвардейская конная артиллерия». Мы общество офицеров с определенными вкусами, традициями, взглядами на жизнь. Кому не нравится наше общество, могут найти себе другое, по вкусу».
Тоже самое написал А. Игнатьев в своей книге «50 лет в строю» о кавалергардах, которые смотрели на свою службу в этом полку, как на наиболее приятное для них времяпрепровождение в очень приличном обществе, как на аристократический военный клуб, где солдаты и лошади являются лишь аксессуарами более или менее стеснительными, в зависимости от того, как кто умеет ими пользоваться. Впрочем, ведь есть вахмистры, которые прекрасно знают, что надо делать с солдатами и лошадьми. Для наших господ офицеров к солдатам и лошадям присоединялась еще пушка, – неприятная обуза для многих. Но, в конце концов, вахмистры и фейерверкеры (унтер-офицеры) тоже знали, что с ней надо делать. «Я служу в гвардейской конной артиллерии не потому, что я люблю пушку и лошадь, а потому что мне нравится то общество офицеров, которое называется «гвардейской конной артиллерией».
Необходимо заметить, что и у нас, и у кавалергардов были настоящие специалисты военного дела, хорошие строевики и артиллеристы. Это показала война. Но в мирное время эти мастера, военные-профессионалы, держали себя скромно и незаметно, как бы не желая вносить диссонанс в гармоническое единство своего аристократического клуба. Над такими энтузиастами и знатоками военной службы прочие господа офицеры немного подтрунивали, но, в общем, уважали их, и признавали их бесспорный авторитет в деле организованного человекоубийства.
Таким мастером, настоящим артистом артиллерийского искусства был, например, полковник кн. А.Н. Эристов, командир 1-й батареи. Кавалергарды-офицеры тоже показали себя молодцами в войну. Не их вина, что полностью обнаружить свои кавалерийские качества они не могли в условиях позиционной войны. Но и в пеших столкновениях с неприятелем они проявляли исключительную храбрость. При атаках в пешем строю они не ложились под огнем неприятеля и давали себя убивать, считая «неудобным» прятаться от вражеских пуль! Конечно, они несли большие потери при таком античном ведении боя. Что касается до солдат этого полка, то они, как и другие солдаты гвардейской кавалерии, воевали очень неохотно. Впрочем, строевую службу военного времени они несли хорошо. У нас говорили, что когда кавалергарды в сторожевом охранении, тогда можно спать спокойно. По-другому мы себя чувствовали, зная, что нас охраняют «желтые» кирасиры[13].
Совсем другое отношение к военной службе наблюдалось у пехотных артиллеристов и, в частности, в мортирном дивизионе, где служили всерьёз специалисты военного дела, профессионалы…
В средине зимы мы одну из комнат нашей квартиры сдали подпоручику этого дивизиона, только что окончившему Константиновское артиллерийское училище[14]. Надо было послушать, с каким восторгом он говорил о своих мортирах, о службе, о своих познаниях в артиллерии, о своем учении. Как он гордился тем, что окончил училище с отличием, что дало ему право поступить в гвардию! Так вот, именно знания открыли ему двери в гвардию. Только лучшие ученики артиллерийских училищ могли служить в гвардейских частях. Они комплектовали 1, 2 и 3 гвардейские артиллерийские пехотные бригады, и только как редкое исключение попадали из училищ в гвардейскую конную артиллерию. Все остальные наши офицеры пришли к нам из Пажеского корпуса. Только четверо были из вольноопределяющихся (Гагарин, Мейендорф, Барановский, Угрюмов). На всю первую батарею, насчитывающую десять офицеров вместе с
