Книга По следу зверя - Валерий Бродовский

— Это как, заживо, что ли? — озадачился Кондрат.

— Тьфу ты, скажешь тоже! — Староста осенил себя широким крестом. — Литваки в лесах схроны всякие да подземелья мастырят. К долгому противостоянию против Советов готовятся. — Тронув поясницу, Спиридон удрученно покачал головой. — Не знаю, выдюжу ли сырости земляной. Ревматизьма замучила, мочи нет. Спасаюсь горячим утюгом да тертой редькой. Но, думаю, все одно буду туда подаваться, если что.

Кондрат передернул плечами:

— А смысл прятаться всю жизнь в лесах?

— Кто захочет — продолжит дальше воевать с красными, а кто нет — неволить вроде как не будут. Отсижусь малехонько, а там поглядим, как оно сложится. Справлю новые документы, а с ними куда хошь гуляй. Знаю одно: в лесу не останусь.

Кондрат покачал головой:

— И я не вижу смысла дальше воевать. Если уж германская военная махина не может одолеть московитов, куда этим хуторянам сладить?

Свернув очередную самокрутку, Лукашевич сдунул с шершавой ладони остатки табака, продолжая поглядывать в сторону солдат и унтер-офицеров.

— Немцы по своей самонадеянности не могут победить, — обронил он, все так же не повышая голоса. — Великая в этом народе сидит гордыня, скажу тебе. Они ведь как рассуждали? Русский военный сапог ссохнется, изорвется, расползется по швам, а только не учли, что нет тому сапогу сносу. Из железа он, выходит. Думали: устал, дескать, народ от большевизма, колхозов и прочего, и стоит им только границу перейти, как тут же все сдадутся на милость победителей. А оно вишь, как обернулось. Народ не за власть воюет, хотя и это, как видно, есть. Люди за землю свою борются…

Кондрат с понурой головой внимал словам Спиридона.

— Германцы от восторга первых побед захлебнулись собственной слюной, — продолжал староста шамкать редкозубым ртом. — За последние годы большевики в военном плане дюже силушку набрали. Поговаривают, что англичанам с американцами это не нравится. Не хотят они, чтобы Советы сильны были. Немцы не дураки и это дело просекли. В общем, разговоры среди них ходят, что если война закончится поражением Германии, то союзники тут же нападут на СССР. Время самое подходящее. Страна в разрухе и еще не скоро очухается. — Лукашевич замолчал, словно давал собеседнику время осмыслить услышанное. Лишь докурив очередную самокрутку, продолжил: — Есть у меня на литовском приграничье человек один. Служит у немцев в особой части по борьбе с партизанами. Они там много чего знают. Рассказывал, что абвер усиленно готовит агентов для дальнейшей работы на советской территории. Догадываешься, для кого?

Кондрат знал, что время от времени гестапо устраивало проверку местным полицейским, выявляя среди них тайных пособников партизан. Он давно разучился доверять людям и сейчас, слушая Спиридона, силился понять, не провокатор ли перед ним. Очень уж неправдоподобную картину рисовал ему староста.

— Для союзников Сталина, что ли? — скривил он губы. — Не думаю. Черчилль с Рузвельтом в одной упряжке с ним.

Их диалог неожиданно прервал появившийся на площадке перед входом младший офицер, приглашавший всех собравшихся пройти внутрь.

— Не может лошадь идти в одной упряжи с ослом! — философски заметил Лукашевич, покидая лавку.

— И кто лошадь, а кто осёл? — поднялся следом Кондрат.

Ответа он не услышал.

16

Отправив к Николиному хутору обер-лейтенанта Витке с тремя десятками солдат полевой жандармерии и двумя отделениями из взвода Матюшина, капитан Хойер в ожидании хороших новостей поднялся в свой кабинет. Если верить арестанту, изъявившему желание служить рейху, такого количества людей будет вполне достаточно, чтобы обезвредить десяток партизан.

Приказав адъютанту принести кофе, офицер сел за стол и принялся составлять подробный доклад для своего штабного начальства. Он в красках сообщал о раскрытии в городе большого бандитского подполья и проводимом им в эти минуты спецрейде с целью захвата или уничтожения сразу двух известных партизанских командиров. Ставил высшее руководство в известность и о планируемом партизанами в ближайшие две-три недели крупномасштабном наступлении на его территории. Одного не знал Клаус Хойер: операция партизан уже началась…

Не желая спугнуть неприятеля звуком моторов, обер-лейтенант Витке приказал оставить автотранспорт на старой проселочной дороге вдали от хутора и дальше идти пешком. Остановились в пятистах метрах от замеченного в бинокль подворья — старого домика на опушке с двумя покосившимися сараями и открытым загоном для скота. Какого-либо движения рядом замечено не было. Немного подумав, Витке отправил к строениям несколько человек осмотреться на месте. Остальным было приказано соблюдать тишину.

На всякий случай Матюшин велел своим подручным связать Сверчка и вставить в рот кляп. Жалкий вид юноши вызвал едкие насмешки у полицаев.

— Будьте внимательны! — потребовал вицефельдфебель. — Чепраковцы осторожны. Учуют что — вмиг скроются.

Власенко, долгое время наблюдавший за пленным, подошел к Матюшину.

— Слышь, Кондрат, не нравится мне этот сталинский выкормыш! — кивком головы показал он на Сверчка. — Чую, мутит что-то. Я еще на допросе это почуял.

Присев на поваленный замшелый ствол осины, Матюшин оторвал травинку, бросил в угол рта.

— Чую-чую! — передразнил он. — Чем не нравится-то?

— Не знаю. Нутро подсказывает.

— Поганое у тебя нутро, Василь! — хохотнул Кондрат. — А чего раньше молчал?

— Вот, сейчас говорю. Надо в город возвращаться. Там спокойнее будет.

Глянув на связанного паренька, командир взвода усмехнулся:

— Думаешь, обманывает? Да ты погляди на него, он же совсем еще пацан! Смотри, как дрожит! Напуган. Жить хочет…

Василий безнадежно махнул рукой, отступая в сторонку:

— Смотри, тебе видней.

Сплюнув травинку, Матюшин нехотя поднялся.

— Ладно, будь начеку. — Интуиция Власенко не раз выручала их, и сейчас его тревога передалась Кондрату. — Если что не так — уйдем по-тихому, — шепнул он.

Стоявший неподалеку от них Богдан Тыква, слышавший часть разговора, вынул из висевших на поясе ножен длинный клинок и ломаной походкой блатаря подошел к Власенко.

— Васыль, та ты нэ мандражуй! — прошамкал он, заглядывая в глаза снизу вверх. — Колысь ций безродный пес сбрехав, так ми його зараз на куски порвемо, як вовчара овцю!

Кроме белорусов, во взводе Матюшина служило немало и украинцев. Небольшого роста, тощий, с впалыми щеками и лихорадочно блестевшими глазами, Тыква считался самым жестоким среди них.

Угрожающе надвинувшись грудью, Василий отодвинул его в сторону:

— Ты, херой, попервой зубы отрасти, чтобы было чем рвать! — проворчал полицай, намекая на неровные ряды полусгнивших зубов украинца. — И нож спрячь! С перышком-то любой дурак справится с пленным.

Осклабившись, Богдан всем своим видом силился показать окружающим, что не страшится его.

— «Дурачка» я тоби, Василек, прощаю, а насчет ножичка нэ кажи. Нэ кажный може управитися с таким. Я цей штукенцией любого ухайдакаю, хучь хиляка, а хучь и здоровяка.

Пропустив намек в свой адрес,