Куда запропал? А... запропал? Запропал - не показывайся! Пошел к черту, морда нерусская! А то заразишь!
И тут, совсем некстати, когда виновник моих душевных страданий удалился в глубь чащобы, вспомнилось о медвежьей болезни. Если мохнатого разбойника, открылось мне с опозданием из книжек и фильмов, внезапно напугать, он от страха обделывается по полной. Моя реакция на недавнее испытание грозила оказаться похожей. Но хрипотца Старателя ударила по барабанным перепонкам, и в одно мгновение - я уже не один! - вызволила из кошмариков брожения желудочных соков.
Я повернулся от оконного проема к двери.
- За румпелем спокойней? - засмеялся таежник.
Я неопределенно пожал плечами, прислушиваясь: не бурчит ли в животе? Вроде бы, нет. Отошло.
- Спокойней на камбузе, у котла с приварком, - бросил с вымеренной независимостью.
Старатель присел ко мне на лежак. Коротко, не утруждая себя, пояснил обстановку.
- Прости, не предупредил. Боцман Михай иногда к нам наведывается. Малый - шалун, с воровскими замашками. Любит - чего повкуснее. Нет-нет, - машинально повел ладонями из стороны в сторону, упреждая естественный вопрос. - Человечинкой не интересуется. Так что окорочек свой на солнышке не копти, не понадобится.
И с тем же несколько хрипучим смехом он прикрыл меня до подбородка меховым пледом.
- Спи, работник умственного труда!
Но какой сон?
Старатель прошел к коробу с продовольственным припасом. С удивлением поднял на меня глаза.
- А ты ведь не жравши. Чего так? Стесняешься? Голодом кормиться - лучше удавиться, паря, - и перекинул мне оленью лопатку. - Похрумкай с устатку, а к вечеру - приглашаю! - банкет заделаем, как в лучших домах Филадельфии.
- Чего там подают? - прошамкал я, впиваясь зубами в мясо.
- Жареная птица.
- Экая невидаль.
- С водярой для трезвенников и белой горячкой для их антиподов.
- Ты антипод?
- Я трезвенник... пока еще... по воле судеб и раскладу обстоятельств.
- А-а... - вскинулся я, чуть челюсть не вывихнул. - Откуда?
- От верблюда! Твоя?
Таежник вытащил из-за пазухи плоскую алюминиевую флягу, граммов на восемьсот, наполненную под пробку незадолго до вылета щедрым на выпивку Албаем Красноштановым. Для сохранности, как припоминается, я угнездил ее в боковом кармане куртки. Что с ней сталось впоследствии - пригубили напару с Жоркой? Ополовинили? - выветрилось из мозгов.
Спиртовая посудина покрепче моих мозгов оказалась, из нее достойное содержимое не выветрилось. Это Старатель продемонстрировал мне во весь зубастый рот: отвинтил колпачок, глотнул, крякнул и утерся рукавом.
- Хорошо пошла!
Я протянул руку.
- Со мной она ходить тоже не разучилась.
- На четырех ножках?
- Ну! - возмутился я, хотя представлял, как разило от меня сивухой давеча, когда Старатель волок меня к зимовью.
Отпив из фляжки, я облегченно вздохнул. Чуть было не вырвалось: "Жорку-летуна нам бы на третьего..." И грустно потупился: почувствовал неловкость, то ли вину какую-то - кто растолкует? Однако, ежели на третьего нет никого, значит, и толкователей нет.
Молча я вернул фляжку Старателю.
Он задрал бороду, приложился к горлышку. Кадык его растревоженно вздрогнул.
Разгоряченный спиртным, жадно вгрызся в мясо.
- Пища богов! Еще будешь?
Я мотнул головой.
- Ладно! У меня в рундучке полно всего этого. Не тушуйся - бери. - Неожиданно он замялся, словно донимало его что-то, но "что" до поры до времени разглашать себе дороже - тайна о двух сургучных печатях! Он пытливо взглянул на меня, изучая. Наконец, спросил: - Ночью я ничего такого? Когда руку отлежал... Спросонья... Не базлал лишняку?
- Ничего такого...
- Тогда спи. А я пойду костерок запалю...
Хлопнул дверью, вышел во двор, распевая: "Погибать нам рановато, есть у нас еще дома дела."
Потом - удары колуна, треск сучковатых поленьев, скорострелка смолистой лучины, попыхивание огня. И над всем этим:
- Банкет, бля! Не хухры-мухры, как в лучших домах Филадельфии! Ешь ананасы, рябчиков жуй, в день свой последний танцуй и гужуй!..
7. Моряки - в "бичи", корабли - на "гвозди"
Ввечеру, когда неохватные пихты и кедры сомкнулись за окнами в строю великаньего войска, Старатель раскладывал на столе заготовленные к ночной осаде "боеприпасы". Прожаренные до хруста в косточках рябчики соседствовали с кореньями и ягодами, а в центре, будто увенчивая короной царское пиршество, возвышалась моя фляга-поительница.
- Садись! - пригласил меня хозяин.
И подождав, пока я устроюсь на чурбаке и положу себе в посудину мясной приварок, разлил по стопарям.
- За что пьем? - спросил я.
- За маму, за папу, и за Него, за Создателя! - не задумываясь, ответил Старатель. - Или?.. Тебе тост подавай пораскидистей и со значением, да?
- А то!
Я радел выпить за него, за Человека, по моим понятиям, с большой буквы, за спасительную встречу, за доброту и помощь. Но Старатель не позволил распогодиться в чувствах признательности. Небрежно чокнулся со мной и...
- Как там в мире - по Бофорту? Полный штиль?
- Штиль.
- Ну так, за мир во всем мире!
Мы выпили. И закусили. Выпили вновь.
"Сухопутного моряка", как мне представлялось, забирало круче меня. Чай, с непривычки. Или из-за долгой отлучки от хмельных градусов. Хотя... хотя своей пули не слышишь, своей смерти не видишь, своей пьяни не чуешь.
- Давно с флота? - начал я осторожно выправлять его на фарватер.
- В бичах?.. И не говори!
- Год? Два?
- Мерь на пятилетки. "Широка страна моя родная, мно-г-о-в-н-е-й лесов, полей и рек..."
- При Хрущеве семилетка.
- Додумались, портвейн "Три семерки"!
- Не три... Одна! На три пороха не хватило.
- Грамотеи-Пифагоры! Каждый угол, по ним, сорок градусов. Будем здоровы! - и он опрокинул стопарь, зажевал питье обгорелым, с черными подпалинами, крылышком лесной птицы. И сторожко посмотрел на меня: - Какие еще вопросы будут?
Я решил его завести, помня, как он отзывался о местном люде - "мили на километры мерят".
- А где ты плавал?
Старатель завелся с полуоборота, впрочем, и любой-другой мореход тоже не промолчал бы, покупаясь на обманный, но сознательно выставленный мною манок.
- Плавает говно! А моряк ходит. В загранку ходит, в каботаж. По морям и океанам ходит, чернильная твоя душа, паря! Кто на сухогрузе, кто на танкере...
- А ты? На сейнере?
- Нет, тралить рыбу не для меня.
- Кругосветка?
- Светка - баба уже не моя. У меня нация... это когда космополитов смолили... на визу подкачала.
- У
